Гадский ли Градский?

Обидеть художника может каждый, но художники на дураков не обижаются

- Для затравки, ответьте, Александр, верите ли вы в закономерность совпадений?

- Абсолютно.

- Тогда картинка с натуры. Вчера мне дважды кряду пришлось услышать, как совершенно разные люди вроде бы случайно оговариваются и теряют букву, произнося вашу фамилию. Вы, наверное, подозреваете, что получилось в итоге?

- Не люблю гадать.

- "Р" упало, и Градский стал Гадским.

- Ну-у-у... Это старая хохма.

- Раз старая, значит, вы уже не обижаетесь?

- Я не вижу в себе ничего такого...

- Гадского?

- Ну да. И в глаза меня так еще никто не называл, в газетах было - читал, но чтобы в лицо...

- В лицо я лишь повторил чужие слова. Кстати, один из той пары - мой коллега, а второй - ваш. Не могу отвечать за музыканта, но от имени собратьев по цеху возьмусь высказать предположение. Думаю, Гадский - это ответ на ваш ярлык "журналюги", коим вы наградили скромных тружеников пера.

- Уважаемый, старайтесь никогда не говорить от чьего-то имени, обходитесь своим.

- Я выступаю как радетель корпоративных интересов. Если бы меня назвали журналюгой...

- А вас называли?

- Пока, кажется, нет.

- Вот пока и радуйтесь. Есть журналисты и есть журналюги, не надо путать одно с другим.

- И каково, по-вашему, соотношение между первыми и вторыми?

- Журналистов процента три, не больше.

- Журналюга - синоним сволочи?

- Это или плохой, непрофессиональный журналист, или журналист, пишущий для бульварных изданий. Но изначально я не вкладывал в термин "журналюга" негативного смысла. Скорее в нем звучала ирония, потом уже оно, слово, превратилось в ярлык.

Такая же история приключилась и с "совком". В моих устах это было не ругательство, а некое снисхождение, даже любовь: что поделаешь, мы такие...

- И вы такие?

- И мы. Живой пример. Долгое время я оставался невыездным, впервые серьезно попав за границу только в 38 лет - в 88-м году оказался в Штатах. А до этого меня выпускали только в Болгарию.

- Ну да: курица - не птица, Болгария...

- ... не заграница. Именно так. В ГДР визу мне уже не дали. А тут - сразу Америка. Ну ладно: это было в 88-м году. Потом я десятки раз выезжал за рубеж, но так по сей день и не обзавелся кредитной карточкой. По-прежнему путешествую по миру с наличными деньгами, демонстрируя всем, что остаюсь классическим совком. Я ничего не понимаю в этих карточках, боюсь идти в ресторан, если в кармане не хрустят баксы. Как это я карточкой расплачиваться стану? А вдруг не примут? Какой позор!

Так что совок я. Впрочем, это слово ушло из моего лексикона. Повторяю: не нравится мне смысл, который в него сейчас вкладывают. Тем более что обычно я предпочитаю называть вещи своими именами. Если сволочь, то сволочь. Правда, с годами стараюсь избегать моментов, когда надо громогласно объявлять кому-то, что он дерьмо. Наверное, с возрастом поумнел, понял, что это ни к чему. Такими заявлениями я никого не перевоспитаю, а гордиться собственной бескомпромиссностью еще более глупо. Лучше избегать контактов с тем, кто тебе неприятен.

- И часто приходится уворачиваться?

- Редко. По одной причине: я ни с кем не встречаюсь.

- Как это вам удается, живя в самом центре Москвы?

- Достаточно не выходить из дома.

- Это называется затворничеством?

- Я всегда так жил. Иногда выбирался в свет или в полусвет, смотрел на людей, себя показывал и... возвращался восвояси. Например, у меня никогда не было модных у артистических натур загулов.

- В смысле выпитого?

- Нет, выпить я могу много, но не потеряю голову из-за гулянки, застолья. Знаете, как у нас принято: а, гори оно все огнем, гудеть - так гудеть! Для меня это исключено. Максимум - часов до двух ночи посижу в компании с хорошими товарищами. А так, чтобы до утра, день, второй - нет. От бессонницы у меня нарушается кислотно-щелочной баланс. Ночью я должен спать.

- Раз уж вы из дома никуда не выбираетесь, наверное, могли бы и днем отоспаться?

- Днем я работаю. Похоже, вы забыли, но я ведь не только неологизмы о совках и журналюгах придумываю, а музыку пишу. Правда, у меня не было телевизионной или радийной раскрутки ни при каких генсеках - ни при прежних, ни при нынешнем, поэтому немудрено, что вы не помните, чем я занимаюсь. Раз в два месяца меня выпускают на экран, но только для того, чтобы потом сказать: "Как это мы Градского зажимаем? Показывали его, показывали". Уже и не вспомню, когда слышал свою песню по телевизору.

- Сравнительно недавно по Российскому каналу прошел ваш полноценный концерт.

- Это же два года пробивалось! Впервые в жизни мне дали эфир не после полуночи, а в прайм-тайм. Такого не было за 33 года, что я пою.

- На ТВ вас не жалуют, гастроли вы не проводите - остаются только концерты на кухне собственной квартиры, так?

- Иоганн-Себастьян Бах тоже не гастролировал. Раз в неделю писал мессу для местной церкви, и этого ему хватило для всемирной славы.

- Я оценил сравнение.

- Почему бы и нет? Я ведь говорю о принципах профессиональной работы. Нужно различать протяженную во времени карьеру и взлет на два-три года. Ясно, почему спешат нынешние эстрадные герои: торопятся отработать вложенные в раскрутку деньги. Понятно, что спрос будет недолог, достаточно копнуть даже не лопатой, а... совком, чтобы убедиться в пустоте и бездарности этих ребят.

Я же стайер. Конечно, мне уже не собрать, как когда-то, десять стадионов подряд, но если сосчитать моих зрителей за все годы, то получится аудитория, которая и не снилась тем, на кого сегодня молится молодежь.

- Словом, к уменьшению числа поклонников вы относитесь философски?

- Без потерь прожить невозможно. На длинной дистанции я знал и взлеты, и падения -всяко случалось, но у меня такие слушатели, что обижаться на них было бы безумием. Это публика вправе предъявить мне претензии.

- За что?

- Я часто обламывал своих зрителей. Скажем, единственной моей раскрученной песней за всю карьеру оказалась "Как молоды мы были". Разумеется, на концертах люди ждали, что я исполню ее на десерт. А мне не хотелось этого: песня не в моем стиле, не рок-н-ролльная. И я нарочно не пел. как бы меня ни просили.

- А потом удивляетесь, что кое-кто оговаривается, произнося вашу фамилию.

- Но я же не только из вредности тогда упирался! Мне казалось важным успеть сделать на сцене главное - исполнить программные произведения. Если осталось бы время, тогда и сбацал бы "Как молоды мы были".

- Но времени не оставалось?

- Разумеется...

Знаете, в каком-то смысле я бульдозер. У меня и дочка такая: ее бесполезно пытаться сдвинуть, уперлась рогом - и все. Решает намертво. Козерог по Зодиаку... Сказала: "Пойду в этих туфлях". - и пойдет, пусть родители на голову становятся, слюной исходят. Впрочем, мы уже и не дергаемся - привыкли.

Так и я. Может, действительно потому Гадский, что был своенравен, непослушен?

- Был?

- Сегодня легко прослыть крутым. Любому, кому не лень, позволительно делать что угодно - пиши, говори, пой. Можно все! Это скучно... Я плевал против ветра, но мочиться со всеми за компанию не буду...

- Построили персональный клозет?

- Я не туалет - театр строю. С благословения мэра Лужкова мне выделили здание, но чтобы реально получить ключи от бывшего кинотеатра "Буревестник", пришлось четыре с половиной года судиться. Моя правота была подтверждена юридически. Еще год заняла разработка проекта реконструкции. Сейчас заканчивается экспертиза этого документа. Затем начнется новый этап: поиск денег на строительство.

- Свои средства в театр вы не вкладываете?

- Почему я должен это делать? Во-первых, заработанные музыкой деньги, необходимы мне для жизни. Эти суммы смехотворно малы, чтобы оказать влияние на процесс реконструкции. Во-вторых, я ведь строю театр не лично для себя.

- Это будет театр песни?

- Я не знаю, что это такое. Какой-то журналюгский бред!

- Почему журналюгский? Алла Пугачева давно говорит, что собирается создать театр песни.

- Ну и пусть говорит. Вам зачем повторять? Или, может, вы готовы объяснить мне смысл этой бессмыслицы? Я хочу сделать музыкальный театр, в котором песне отводилась бы главная роль.

- Рок-песне?

- Вы вновь вынуждаете меня задать встречный вопрос: а что такое рок? Терпеть не могу термины, они ничего не объясняют, а только все запутывают.

- К примеру, могут у вас в театре запеть Гребенщиков или Шевчук?

- Но они же не поют! У обоих нет ни голоса, ни слуха. Названные вами господа - социально значимые персонажи, выражающие чаяния определенной группы населения и имеющие некоторое отношение к музыке и стихам. Наконец-то я смог сказать вслух то, что думаю на самом деле!

- Что же вам мешало сделать это раньше?

- Я понимал место и роль "Аквариума" и "ДДТ" в нашем обществе и не хотел своими оценками разрушать светлый образ их лидеров. Более того, я всегда всячески поддерживал и Гребенщикова, и Шевчука, хотя они никогда не воспринимались мною как музыканты или поэты. Какие-то их вещи я даже напевал, но всегда "Аквариум", "ДДТ" и все прочее оставалось для меня социально заряженной самодеятельностью.

- А "Кино", "Алиса"?

- Тем более. У этих групп могут быть свои поклонники, фанаты, но это не имеет никакого отношения к музыке. Такие же громоотводы существуют и на Западе, но там без умения петь и играть кумиром миллионов все же не стать. У нас - можно. Впрочем, это проблема не только отечественного рока или попсы. Россия давно превратилась в страну непрофессионалов.

- Вы пытаетесь продемонстрировать уровень собственной профпригодности, когда выходите за рамки эстрады, рок-н-ролла и беретесь петь оперные арии, старинные романсы, пробуете себя на сцене Большого театра в "Золотом петушке"?

- Мне не нужно ничего доказывать. Я хорошо пою.

- А как же скромность, которая должна украшать?

- Пусть украшает, но пою я хорошо. Меня этому научили. У меня есть диплом, в котором написано: "Оперный и концертно-камерный певец". И оценка стоит.

- Какая?

- Хорошая! Раз меня учили, я должен петь. Это и делаю.

- И все же не могу отделаться от ощущения, что вы стремитесь убедить весь мир, будто созданы для большего. Вероятно, это оттого, что я знаю, какой шанс вы упустили по молодости.

- Да, в девятнадцать лет мне сделали очень серьезное предложение, которое могло коренным образом изменить всю мою жизнь. Солидная американская контора, входившая в пятерку ведущих продюсерских фирм мира, предлагала сказочный контракт. В меня вкладывали деньги, чтобы сделать звезду. Звезду по западным меркам.

- Жалеете, что проскочили свой поворот?

- Сложно сказать... Как бы сложилась жизнь там, неизвестно, а здесь была Гнесинка, потом Консерватория. Я многое знаю и умею, поэтому не боюсь выйти на сцену вместе с любым зарубежным исполнителем.

- Значит, синица все же оказалась предпочтительнее журавля?

- Нет, не так. Будь мне сейчас девятнадцать, уехал бы на работу без колебаний. Отъезд не так страшен, если знаешь, что всегда можешь вернуться. А тогда, почти тридцать лет назад, надо было полностью сжигать мосты. Я подумал о том, что теряю, и понял: не смогу. К тому же отъезд планировался сложный: целая легенда с фиктивным браком, с еще какими-то заморочками... Я не сумел себе ответить: ради чего такие жертвы? Потерять дом, друзей, страну... Ведь, даже добившись успеха, я все равно остался бы там чужим. Я же русский по духу, по мыслям, по образу жизни, я одновременно и патриот, и демократ (порознь эти понятия для меня не существуют).

- Патриотам и демократам место на баррикадах. Вы там бывали?

- Нет. Это же русская национальная игра в революцию. На баррикады ходят, чтобы вволю покричать, а потом обняться с врагом и вместе пойти напиться. Не мужики должны друг друга на вилы поднимать, а господа-товарищи между собой договариваться. Когда наверху делать этого не хотят, тогда и появляются баррикады.

- А вы с господами-товарищами общаетесь?

- Крайне редко. Когда-то меня знакомили с Горбачевым. С Ельциным "здрасьте-здрасьте" обменивались.

- Полагаете, Борис Николаевич идентифицирует вас?

- Сомневаюсь. Думаю, президент знает тех, кого ему рекомендуют знать. Вряд ли я вхожу в число избранных... Не могу сказать, что это меня так уж сильно огорчает. Главное, что народ ко мне по-прежнему хорошо относится. Правда, это проявление чувств бывает даже мучительным. Скажем, я люблю ездить за покупками на Черемушкинский рынок, но тамошние продавцы повадились всучивать мне товар бесплатно.

- Тогда уж не всучивать, а дарить.

- Но я же не прошу об этом! Брать дико неловко, начинаю отказываться, сбегается весь базар... А один раз была смешная история: у меня есть шапка с украинской националистической символикой...

- С трезубцем, что ли?

- Ну да! Мне эту шапку приятель подарил. В ней очень удобно зимой ходить - настоящий фетр. Словом, приехал я на рынок за луком. А продавец (как оказалось, из Крыма) завидел трезубец и говорит: "Тебе, падла западенская, ничего не продам!". Я шапку снял, мужик чуть не помер: "Санек!". Пришлось объяснять, что я не украинский националист, а российский, трезубец же, как феньку, ношу: мол, врага надо знать в лицо.

Но это шутка. На самом деле врагов у меня нет.

- А мне кажется, я знаю еще одного человека, который не отказал бы себе в удовольствии поиграть с буквами в вашей фамилии. По крайней мере Анастасия Вертинская о совместной жизни с вами вспоминает вслух без особого удовольствия.

- Согласитесь, странно, если бы Настя стала расхваливать меня как прекрасного мужа. Иначе мы не расстались бы.

- К слову, и разошлись вы как-то очень стремительно.

- Мы прожили около трех лет и честно старались удержаться вместе. Не получилось. Потом, со временем, я понял: это была не семья, а зарегистрированный роман - красивый, бурный, страстный. Как полагается в романе, эмоции били через край, поэтому меня без конца бросало то в жар, то в холод...

- Но ведь, говорят, контрастный душ полезен для здоровья.

- Не знаю... Иногда мне казалось, что одной ногой я - в кипятке, а другой - в ледяной купели. Всякое было, но я помню радость - моменты счастья, веселья. Помню, как летел на встречу к Насте и попал в аварию, разбил вдрабадан машину, едва остался жив... Если Анастасия Александровна не хочет говорить о хорошем, это ее право. Я же очень признателен нашему роману хотя бы за то, что из него родился замысел балета "Маугли" - лучшей инструментальной музыки, мною написанной. Благодаря этому роману я что-то понял в жизни - и в плюс, и в минус. Наверное, я не оправдал каких-то ожиданий Насти, и это обидно.

- Вам?

- Ей. У меня, повторяю, кроме чувства благодарности, ничего нет. Плохое я не вспоминаю, а за хорошее говорю спасибо. Мы расстались с Настей почти двадцать лет назад, пора бы поставить под этим отрезком нашей жизни точку. Я живу с Олей и только с ней понял, что такое настоящая жена.

- О втором браке вы не говорите из принципиальных соображений?

- Второй брак и был с Вертинской. А впервые я женился на девушке, с которой дружил, а думал, что люблю. Потом наши чувства стали охладевать, и мы решили расписаться, чтобы спасти любовь. Детская наивность! В итоге мы развелись через пару недель...

Поэтому я и говорю: Оля подарила мне семью. Все, чего я добился за последние восемнадцать лет - ее заслуга. Больше скажу: я не могу представить своей жизни без Оли. Допустить, что мы разводимся? Исключено!

- Постучите по дереву.

- Даже стучать не стану. Конечно, жизнь полна неожиданностей, но чтобы мы расстались...

- Вы сейчас меня чаями поите, а супруга на Кипре. Ну как встретит принца?

- С Олей все время рядом сын. Даньке всего 16 лет, а ростом вымахал за метр девяносто, поэтому все принимают их за влюбленную пару.

- А что же вы с семьей не поехали?

- Пусть отдохнут без и от меня. Да и работать здесь кому-то все-таки надо.

- Неужели все время вынуждены потеть ради куска хлеба с маслом?

- Концерт даю от силы раз в месяц. Впрочем, могу уже и совсем не петь - с голода не умру.

- В сборных программах выступаете?

- Редко. Очень уж бросается в глаза разница между мной и остальными. Меня воспринимают как неизбежное зло: должен же быть в концерте хоть кто-то, не поющий под "фанеру". Смотрят, как на психопата, и не обижаются. А я на них не обижаюсь. Потому что я - Градский. Слышите? Гр-р-р-р-р!