Без кавычек

Александр Борисович Градский согласился со мной встретиться, благо о соответствующих рекомендациях я предусмотрительно позаботился. Однако от интервью наотрез отказался. Не от беседы со мной, а от того, чтобы ее результат воплотился в форме прямых вопросов и ответов. И категорически запретил цитировать его высказывания - сам я могу писать все, что мне вздумается, а вот прямой речи от его лица быть не должно. Никаких кавычек! В противном случае - обещал засудить.

Но пугал он меня напрасно. Я ведь принял его условия, и этого вполне достаточно. Кавычек не будет.

БОЛЬШОЙ В МАЛОМ

Страна у нас очень большая, на фоне ее необъятных просторов отечественная рок-музыка кажется совсем маленькой. И не только из-за ее относительно малого возраста, неистребимого инфантилизма и профессиональной отсталости, но и потому, что в ней крайне мало действительно значительных явлений, больших по-настоящему личностей.

В советском роке фигура Александра Градского представляется особенно крупной. И тем более заметной, что стоит она особняком, вне течений и направлений. Он сам в единственном числе целое направление - им началось, им и закончится. Кстати, он на редкость спокойно и даже равнодушно говорит о себе post mortem (после смерти) - как всякий, впрочем, художник, успевший многое сделать. Одних только пластинок выпустил то ли четырнадцать, то ли пятнадцать - точно сам не помнит. Каждая из них - вполне серьезная работа со своей концепцией и совершенной для своего времени формой. Даже ранние, как, например, сюита "Русские песни". Градский сделал ее, когда ему не было тридцати. По его словам, он был тогда балаболом - развитым, начитанным, но все равно разгильдяем. Сейчас ему кажется странным, что он оказался способным на такое.

Говоря о месте Градского в отечественной популярной музыке, можно выразиться красиво, уподобив его гранитному валуну, возвышающемуся над россыпью мелкой гальки. А можно сказать просто и без затей: он творчески одинок. По избранному им пути никто больше не последовал. Столбовую дорогу российского рока проложил Андрей Макаревич со своей "Машиной времени" - по ней пошли "Аквариум", "Наутилус Помпилиус" и многие другие наши группы, в творчестве которых всегда определяющим было "что", а не "как", а слова представлялись более существенными, нежели музыка.

Градский остался в одиночестве не потому, что путь его виделся другим малопривлекательным, а потому, что был для большинства труднодоступным. Пожалуй, он оказался единственным в среде рок-музыкантов, кто получил столь основательную академическую подготовку. Скрипка в музыкальной школе, вокал в Гнесинском институте, композиция в консерватории - такого количества образования хватило бы целой группе, чтобы свысока взирать на своих коллег-недоучек, так стоит ли упрекать Градского, что он бывает порой слишком строг в оценках? Жираф большой, ему видней.

Особенно требователен он к тем, кто подобно ему посвящен в таинства профессии. Пластинку "Юнона" и "Авось" он выключил на пятой минуте, потому что услышал, как баритон поет мимо нот. Рыбников хороший композитор, но зачем выпускать диск, на котором солист фальшивит?

БЕЛАЯ ВОРОНА В ЧЕРНОМ

Творческое одиночество Градского имеет относительный и, я бы даже сказал, сугубо местный характер. Это не он откололся от стаи. При его явной склонности к черным одеяниям назвать Градского белой вороной ну никак не получается. Это стая полетела не туда. Российская рок-музыка пошла иным путем, нежели мировая, главной тенденцией которой стала последовательная профессионализация. Градский предпочел идти с мировой музыкой. При этом он не претендует на то, что именно его путь является единственно верным, однако не склонен закрывать глаза на неудачи своих художественных оппонентов. Он ведь знает о том, как повалили валом наши рокеры на Запад, как наделали там пластинок и с каким треском там провалились. Просто все эти пластинки были очень плохо сделаны, это была очень скучная для западного слуха музыка.

У него у самого только что вышел в Японии компакт-диск. Говорить о его успехе или провале пока рано, тем не менее одно в любом случае неоспоримо - он сделан профессионально. Соль этой работы - в необычности интерпретаций, доведенной порой до комического эффекта. Однако доступен этот юмор лишь людям осведомленным, знакомым одновременно с популярными произведениями и классики, и поп-музыки. Потому и названа "Метаморфозы". Шедевры Верди, Пуччини и Доницетти соседствуют здесь с суперхитами Леннона, Стинга, Бреля, Эндрю-Ллойд Уэббера, Саймона и Гарфанкеля, представлены наилучшие, по мнению автора, композиции самого Градского. Плюс одна японская песня на языке оригинала - дань уважения гостеприимным хозяевам. Такая странная работа, разными голосами (то тенором, то баритоном) спетая, по-разному аранжированная и, что самое удивительное, не оставляющая впечатления винегрета. Секрет ее внутренней целостности довольно прост - как человек широко образованный, не замкнутый на узкой стилистике, Градский владеет основополагающей истиной: музыка едина, ее законы обязательны для всех направлений.

ДУРАКАМ ЗАКОН НЕ ПИСАН

При всем своем сознательном космополитизме, Градский никогда не забывал, где он родился. Он убежден: на чужой почве создание новой музыки невозможно. Все-таки рок - не наша идея. Если ты хочешь ее разрабатывать, обязательно нужно найти нечто, что соединяло бы эту музыку с твоим национальным искусством, найти общие точки. Если они есть, жанр может здесь развиваться.

Неоднозначно его отношение к массированному проникновению на наш убогий музыкальный рынок западной продукции. Ведь регулярный показ у нас программ "Суперчэннел", "Эм-Ти-Ви", передачи радио "Европа +" и других коммерческих станций не могут пройти бесследно для наших не привыкших к разнообразию мозгов. Александр Борисович видит в этом и добро, и зло.

Плохо, что поток качественной иноземной музыки способен ввергнуть отечественных музыкантов в уныние и пессимизм, мол, как ни старайся, все равно мы так не сможем - того нет, сего нет, короче - ботинки жмут. И все-таки людей нужно учить - и публику тоже. А то есть у нас очень нехорошая тенденция. Некоторые наши группы, совершенствуясь в профессионализме, одновременно теряют поклонников. Дилетантизм стал характерной чертой нашего общества, начиная от политики и кончая хлебобулочной промышленностью. Самое ужасное в отечественных нравах - это когда непрофессионал бьет себя кулаками в грудь, утверждая, будто отсутствие элементарных навыков ремесла и есть самое посконное, истинное и натуральное. И находит при этом отклик у публики, тоже, кстати, состоящей из непрофессионалов в разных областях. Чем хуже человек играет, тем он ей ближе: сегодня он нам лабает, завтра - мы ему. Есть надежда, что бурный поток качественной импортной музыки промоет всем извилины, и станет ясно, кто чего стоит. Александр Борисович высказал эту мысль в весьма экспрессивных и крепких выражениях. Если бы у меня была возможность использовать кавычки, непременно бы их процитировал - очень уж метко и сочно было сказано. А так - не могу. Политес не позволяет.

БЕДНЫМ ЭТОГО НЕ ПОНЯТЬ

Беседовать с Градским приятно и легко. Люди неразговорчивые и малообщительные среди рок-музыкантов не редкость. Интервью с ними напоминает процесс извлечения из доски ржавых гвоздей. Из Градского тянуть не надо - само выскакивает. Если, конечно, разговор касается интересующей его темы. Музыка во всех ее ипостасях - самая горячая из них.

Говорить с Градским о музыке - дело не только приятное, но и полезное: если не зацикливаться на эмоциональной форме высказываний, можно всегда почерпнуть для себя новую информацию. К примеру, мне всегда казалось странным сочетание у нас богатых классических традиций, мощной академической школы и убожества популярной музыки. По мнению Александра Борисовича, никакого парадокса здесь нет. Просто не все у нас представляют себе реальное положение в академической музыке.

Традиции классики и обучения ей были заложены еще до большевизма. И постепенно утрачиваются. В подтверждение своих слов Градский предлагает обратить внимание, как звучит оркестр в фонограммах старых фильмов. Как слаженно играют музыканты! И что мы слышим сейчас? Небо и земля. За тридцать, тридцать пять лет утрачена культура оркестровой игры - за исключением тех редких явлений, как, скажем, оркестры Светланова, Плетнева или Темирканова. В основной массе симфонических коллективов этот упадок виден невооруженным глазом. Почему это произошло? Потому что солист получает за свой концерт гораздо больше, нежели музыкант, работающий в оркестре. После окончания консерватории все хорошие музыканты шли в солисты, никто не хотел получать двести рублей в месяц и пахать с утра до вечера как бобик - в оркестры шли только те, кому было больше некуда податься. Стали уезжать еврейские музыканты, представляющие собой огромную художественную ценность, а оркестры - разваливаться. Классическая музыка - не для бедных.

Беседуя с Градским, тихо радовался: успел-таки его здесь застать. Вот, к примеру, Павел Дементьев, питомец Иосифа Кобзона. Кажется, только что пел тут очередную песню Александры Пахмутовой. Глядь - уже в Израиле.

Человек может жить, где ему угодно, - считает Градский. Сегодня живет на Мальте, завтра у него проект в Токио, послезавтра возвращается в Москву. Весь вопрос в том, где у него дом. Возможно, он купит себе в Америке квартиру или особнячок, и когда почувствует, что это его дом, вот тогда сможет сказать, что живет в Америке. А пока его дом здесь.

Большой человек Александр Градский живет в совсем маленькой квартире. Для семьи с двумя детьми две комнаты не так уж много. А ведь у них еще живет рояль и много-много книг. Красивая старая мебель придает ей уют, но не делает более просторной. Многие их вас имеют такие же квартиры, а кто-то, возможно, даже и лучше. Район, правда, неплохой - тихая аккуратная улица между Ленинским проспектом и проспектом Вернадского, живут здесь в основном интеллектуалы средней руки, университетские преподаватели, преуспевшие рок-музыканты. Более точный адрес господа рэкетиры и гангстеры пусть достают сами.

В маленькой квартире кажутся особенно большими замечательные красные абажуры. Такие не купишь - их делали на заказ по чертежам Александра Борисовича. Когда-то подобные висели чуть ли не в каждом доме. Похожие, но не совсем. Абажуры Градского - другие, они как бы воспоминание о тех, из детства. Именно такими видел их маленький человек. А потом он вырос. Но абажуры все равно остались большими - они выросли вместе с ним.

БОЛЬШОЙ В БОЛЬШОМ

Автомобили он тоже предпочитает крупногабаритные. Любит ездить вольготно, чтобы не хотелось из машины побыстрее выскочить. На "жигуле" он всегда ездил очень быстро, потому что хотелось поскорее доехать и вылезти с облегчением. Сейчас он ездит на "шевроле". Очень медленно, с достоинством, как белый человек. Удобно ли в наших условиях иметь такую машину? Чинить, действительно, неудобно, а ездить очень даже удобно. А скоро у него будет "линкольн" "Таун кар" - еще здоровей, чем "шевроле', а главное, новый - уже купил, но сюда еще не переправил. А то "мерседесы" у всех есть. Нравы той тусовки, где "мерседесы" есть у всех, ему хорошо знакомы. Не думаю, что они ему очень нравятся, иначе, наверное, он постарался бы подольше задержаться в Большом театре. А он спел всего два спектакля и не жалеет, что больше не получилось.

Партию Звездочета в "Золотом петушке" ему предложил Евгений Светланов. Маэстро, видимо, не счел существенным, что в Большом вряд ли будут рады пришельцу - хотя и с академической школой, но все равно чужаку, да еще с роковым прошлым. Известие об этом ангажементе воспринималось как сенсация, а кое-кем - как скандал. Поползли слухи, будто бы Градский провалился. Одновременно доносились вопли восторга. Большой театр ведь на самом деле большой: здесь работает очень много разного народа - тут и оперные тенора, и артисты балета, и репетиторы, и гардеробщики... У каждого - свой взгляд на происходящее в театре. Поди разберись, чьи мнения об исполнителе партии Звездочета разносила молва - балетмейстера, артиста миманса или машиниста сцены?

Градского звали спеть и в третий раз, однако тогда он был нездоров и отказался. Других предложений не последовало. Почему? Ответ прост, как мычание коровы. Пока спектакль не был поставлен, штатные солисты театра не проявляли желания быть в нем занятыми - никто не знал, какое блюдо получится из этого "Золотого петушка". Неслучайно именно на самые вокально трудные партии - Звездочета и Шемаханской царицы - пригласили исполнителей со стороны, а Додона пел стажер. Когда выяснилось, что спектакль получился и его зовут в Японию, сразу нашлись желающие учить роли, репетировать и играть любое количество представлений в тяжелейших условиях капиталистической эксплуатации, вдали от социалистического идеала.

Будь на месте Градского кто другой, наверняка бы вступил в борьбу за место под восходящим солнцем. Александр Борисович не стал. Говорит, некогда было.

А ведь по характеру он боец. Не раз наблюдал, как он вступал в противоборство с публикой и брал верх. Ему почему-то не везет на сборные концерты - каждый раз он оказывается перед залом, желающим слушать кого-то другого и не скрывающего своего недовольства. Но расстаются они обычно друзьями. Был, правда, один случай, когда он не стал переламывать неприятие публики - высказал все, что о ней думает, и ушел. Было это на фестивале "Интершанс-89", когда во втором отделении должен был выступать Гребенщиков, и фанаты Б.Г. не хотели слушать никого другого. Думаю, Градский сумел бы их перебороть, но не стал. Надоело.

Когда-то победы над непокорной аудиторией доставляли ему удовольствие. Сейчас ему просто лень тратить на это порох. К чему эта война? Он практически перестал участвовать в сборных программах. Соглашается в крайних случаях, когда бывает трудно отказать. Предпочитает сольные концерты, на которые приходит публика, понимающая его с полуслова. А размениваться по мелочам сил уже не хватает.

Мне очень легко его понять, когда он говорит, что устал. Устал не от себя в музыке и не от музыки в себе. Бытовуха заела. Перестал получать удовольствие от жизни как таковой. Разве что только в Нью-Йорке. А в Москве - сплошная борьба.

И борьба эта лишена цели. В молодости он стремился утвердить себя и свое направление в музыке. И убежден, что добился этого. Чего еще желать? Можно, конечно, заниматься профессиональным совершенствованием, он ведь не претендует на то, что достиг пределов мастерства. Ему только хочется, чтобы его успехи были по достоинству оценены, чтобы его творческий рост был отмечен признанием публики. Или хотя бы получил отражение в прессе, был подвергнут критическому разбору, наконец. Ничего. Ну ладно, в хит-парады его не пишут - не беда, Окуджавы там тоже нет. Обидно, что крупные его композиторские работы - музыка к спектаклям "Маугли" и "Распутин", поставленным Киевским детским театром и ансамблем балета на льду "Все звезды", - упорно не замечаются рецензентами. Представления с успехом идут в стране и за рубежом, публика рыдает от счастья, а пресса изображает известную скульптуру: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Бобрин ставит "Распутина", все заинтересованно обсуждают, как там фигуристы фигуряют, и никто не говорит о том, что сделал Градский.

НЕ КАК ДАЛИ - КАК ТУРГЕНЕВ

Не верьте артисту, который утверждает, будто бы ему наплевать, как к нему относятся - так не бывает. Чтобы позволить себе подобное, нужно быть Сальвадором Дали, жить в старинном замке со стометровым бассейном.

Если бы у Градского был такой замок, если бы он мог давать обеды на триста персон и послать детей на учение в Гарвард, если бы он видел вокруг себя пальмы, оливы, да средиземноморские пляжи, а не родные индустриальные помойки, если бы не сам копался в моторе и не менял колеса на московских улицах, чертыхаясь, весь в дерьме, а получал бы ежедневно сверкающий лимузин к подъезду, вот тогда бы он чихал на мнение толпы. Но он живет здесь. И вместе со всеми стоит в очереди за колбасой. Хорошо, что у него есть средства, чтобы на рынок пойти. Но нет мочи смотреть, как скачет на телевизионном экране очередной пустозвон - он становится первым, он самый популярный, его пластинки мгновенно сметаются с прилавков. На банкетах он сидит рядом с Градским и заискивающе смотрит ему в рот, потому что все понимает и знает себе истинную цену. Он совсем не умеет петь, не владеет инструментом, не может как следует двигаться - он ни на что не способен. Но публика тащится от него, а не от Градского.

И тогда Александр Борисович говорит себе: "Так, старичок! Поехали в Токио!" И едет в Токио. Или в Нью-Йорк. И возможно, уедет совсем. А сюда будет приезжать, как Тургенев - зайцев стрелять. Если будет позволено, и если все зайцы не будут еще к тому времени съедены. Вместе с волками.

Своя аудитория у него здесь есть - это он точно знает. Но она неактивна, сидит по домам, пластинки слушает - раз пластинки в магазинах не залеживаются, значит - кто-то их покупает. И на концертах публики хватает, бывает даже, что и на люстрах висят. Но своей необходимости людям он здесь почему-то не ощущает. А это для исполнителя - самое страшное.

Может быть, ему не хватает толкового администратора? Может быть. Но ему бы не хотелось, чтобы кто-то другой создавал ему аудиторию, которая его полюбит. Но ведь и в Америке без этого, кажется, не обойтись? Да, но там это происходит без вмешательства самого Градского. Там слышат, как он поет, и машина начинает работать как бы сама по себе. Там все дергаются - страна такая. Впрочем, иллюзий насчет Америки он не питает. Понимает, что большого успеха у него там уже не будет - возраст не тот. Но то, что будет оценен как хороший музыкант, - в этом убежден.

Здесь все по-другому. Не только получить, но и отдать нельзя. Он уже давно преподает в Гнесинском институте, но набрать свой курс, хотя бы из двух-трех человек, ему не позволили. А воспитывать людей, которых отбирал кто-то другой, занятие не слишком продуктивное. Тех ребят, которых к нему уже направили, он доведет до выпуска, но вряд ли возьмется за новых. Даже эта отдушина - самому вырастить себе единомышленников - для него закрыта.

Неосуществимых желаний у него не бывает. Он мечтает только о том, что можно реализовать. Хотел бы, например, создать свой театр. Не такой, как у Аллы Борисовны, который больше на филармонию смахивает, а настоящий - со своим домом, со светом, со звуковой техникой, в общем - со всем, что нужно для постановки спектаклей, подготовки телевизионных программ. С наборной труппой - один спектакль на сезон - по бродвейской системе. Но для осуществления этого проекта нужно много денег. Найдется добрый дядя, который захочет вложить свои капиталы в театр Градского, - значит театр будет. А заниматься дешевой самодеятельностью под броской вывеской Александр Борисович не хочет.

Наша страна пока еще очень уютная для болтунов и бездельников, для тех, кто согласен ничего не иметь, лишь бы ничего не делать. Тем, кто любит и умеет работать, здесь тяжело. Но нелегко и сорваться с места, где ты родился и вырос, трудно начинать свою жизнь сначала, хоть и в прекрасном далеке, но все равно на чужбине. Мы слишком зациклены на нашей стране и никак не можем понять, что живем не в России, а на Земле. Вот и у Градского, как он признался, здесь своя боль, с которой ему очень трудно расстаться. И все же он надеется, что его дети будут жить лучше. Лучше - там.

ДРУГИЕ ГРАДСКИЕ

Семья в его жизни значит гораздо больше, чем может показаться. Оля, его жена, возобновила учебу на экономическом факультете МГУ, который она была вынуждена временно оставить из-за детей. Их двое - мальчик Даня десяти лет и очаровательная пятилетняя Маша. Это для них он собирал свою роскошную библиотеку, чтобы могли свободно набираться ума-разума, не бегая по друзьям и знакомым в поисках хорошей книжки, как это приходилось молодому Градскому.

Внимание, которое он уделяет семье, считает недостаточным - времени не хватает. И это очень плохо, потому что дети, лишенные должного участия, вынуждены копировать своего папу, заимствуя у него и хорошие, и плохие стороны. Резкость, несдержанность, например. Те самые качества, которыми так вероломно пользуются газетчики, печатая его неосторожные высказывания о коллегах и создавая ему славу брюзги и скандалиста. Он ведь действительно говорит что думает, но такая слава ему не нужна.

Он не хочет, чтобы сын пошел по стопам отца, который получил классическое образование, не слишком занимаясь при этом серьезной музыкой. А Даня уже сейчас прилично играет на скрипке, может, вырастет из него настоящий музыкант. Ну нет, так нет. Он ведь еще географией, биологией увлекается, любит астрономические книжки читать, рисует неплохо. В общем, малый не без способностей.

Детей своих Градский любит. Как он сам сказал, у него к ним какая-то звериная любовь. Особенно, когда появилась девочка. К парню у него еще было достаточно критическое отношение, он мог его шпынять, наказывать, а с Машей строгости не получается. Даже замечания сделать и то нельзя. Она начинает рыдать, и Александр Борисович тут же расклеивается.

Вот видите, какой он на самом деле. Вы думали, наверное, что он такой, каким его по телевизору показывают. А он совсем другой.

Главное, он не похож на большинство из тех, кто занимается у нас популярной музыкой. Когда пишешь о них, так и подмывает поставить слова "певец", "музыкант" в кавычки. О Градском можно уверенно говорить - композитор, поэт, певец. Без кавычек.

Дмитрий Ловковский