Александр Градский
Рок-одиночка

Часто так называют Александра Градского. И не только потому, думается, что он чаще всего выступает один, без групп. Градский, без сомнения, явление уникальное. Не многим из рок-певцов удавалось продержаться на гребне популярности столько лет. А как все начиналось?

— Началось с того, что меня отдали учиться музыке без серьезной цели сделать из меня музыканта. Просто родители считали, что будет очень неплохо, если ребенок займется музыкой и приобщится к какому-нибудь делу. Им было хорошо от мысли, что мальчик не болтается на улице... Но я очень рано остался практически один — мне исполнилось четырнадцать лет, когда умерла мама. После ее смерти мы с отцом переехали на новую квартиру, которую она так и не успела увидеть, выехали из восьмиметрового подвала, в окно которого были видны только ботинки прохожих. В нем мы жили вчетвером: бабушка, папа, мама и я.

В первые полтора-два месяца после смерти мамы в моей жизни произошел невероятно крутой перелом! До этого я был человеком, который с одинаковым интересом воспринимал все и ничего с любовью. Я выучил наизусть практически все песни из кинофильма «Карнавальная ночь», с удовольствием подражал Шульженко, Утесову, Бернесу, я слушал пластинки Руслановой «Меж высоких хлебов затерялося...» и пел вместе с нею. А тут перестал просто подбирать песни Элвиса Пресли, а всерьез заинтересовался этим жанром.

— Рок-н-роллом?

— Мой дядя танцевал в ансамбле Моисеева и был одним из тех немногих советских людей, которые регулярно ездили за границу. Дядя привозил пластинки с какой-то непонятной и странной музыкой, которые мне очень нравились. Пытался подражать услышанному. Любимым объектом подражания были «Битлз»... Как началась битломания? Необъяснимо. Это явление уникальное! Миллионы людей во всем мире поддались его активному воздействию. Вот и я... Но поскольку эмоционального выхода такое «творчество» не давало, то возникла мысль найти себе подобных — в 1965 году появилась группа «Славяне». Вскоре я понял, что трудно играть в группе, которая называется «Славяне», а поет на английском языке! Понял, что мой рок должен быть на русском. Время подражательства кончилось одновременно с учебой в музыкальной школе.

И в начале 1966 года появилась группа «Скоморохи». Мы сами писали музыку и стихи — возможно, они были не очень качественны^. Хотя мы не позволяли себе никакой халтуры, исполняли только свои песни. Бешеной популярности они тогда не имели — слишком необычно, не на английском языке, как тогда было модно. Поэтому, чтобы хоть как-то существовать, зарабатывал деньги, продолжая выступать со своими старыми друзьями из «Славян» с репертуаром «Битлз» на танцах. А в 1969 году поступил в Гнесинский институт на вокальный факультет. С этого момента стал пытаться сочетать рок-музыку с занятиями классическим пением... Это тяжело и немногим удается.

— Никто не мог спеть, насколько я знаю, то, что вы написали для одного из фильмов Михалкова-Кончаловского.

— Это особая история... Аркадий Петров знал композитора Кажлаева, который не смог писать музыку к кинофильму Михалкова-Кончаловского «Романс о влюбленных» в связи с постановкой балета «Горянка» и посоветовал Кончаловскому обратиться к Петрову, который знает какого-то Градского... Кончаловский пришел в студию звукозаписи, прослушал меня, ему понравилось. И я написал музыку для его фильма. И действительно, никто не мог спеть — это было необычно для исполнителей. А для меня эта музыка была совершенно обычная, это был просто рок-н-ролл.

После «Романса о влюбленных» стал писать музыку и к другим фильмам и сделал как композитор больше тридцати картин — художественных, документальных, мультипликационных.

— То есть помог случай?

— Говорят, случай помогает только сильным. Мне трудно в этом плане что-либо о себе сказать. Но я не сидел на месте. Еще в самом начале, чтобы заработать на жизнь, много гастролировал. Ездил от Тульской, Гомельской, Пензенской филармоний. Встречу в Донецке с Тухмановым запомнил особенно: он предложил мне записать две его песни в пластинку «Как прекрасен мир».

В декабре «Скоморохи» поехали в Горький на фестиваль «Серебряные струны». Мы выиграли этот фестиваль! Бедные местные комсомольцы не знали, что с нами делать. Они не хотели выпускать нас на сцену, услышав на репетиции, что собираемся петь. И все-таки мы выступили и выиграли этот бой. В жюри фестиваля оказался Аркадий Петров, сотрудник радиостанции «Юность», он пригласил нас в студию звукозаписи.

— Да, в 70-е годы ваше творчество получает признание, вас приглашают на радио, в кино, выходят пластинки с песнями в вашем исполнении. Одновременно со взлетом вашего творчества идет обратный процесс— спад рок-н-ролла в нашей стране... Чем был он вызван?

— В 76—80-м годах рок-н-ролл практически развалился. У тех, кто этим занимался, не стало денег. Люди стали потихонечку продаваться, идти работать в филармонии, в вокально-инструментальные ансамбли. В чем смысл продажи? Теперешние музыканты, подпольщики, андеграундщики, считают, что продажа — работа в филармонии или вообще работа в государственном учреждении. Это ошибочно. Можно работать в государственной организации и быть настоящим художником, а можно сидеть в подполье и быть никем. Что, кстати сказать, очень характерно для сегодняшнего андеграунда. Огромная претензия, а на самом деле — рижский рынок в музыке. Спекулируют на всем... Снимать штаны, надувать презервативы, надевать их на микрофон... Кого они хотят удивить? Это игра, но плохая; театр, но безвкусный. Петя Мамонов — интеллигентный человек, а на сцене изображает придурка и делает это очень талантливо. Мамонов — блистательный артист, хоть и одной роли, но он — не рок-музыкант. Все ищут возможность выделиться дешевыми способами. Им лень сидеть играть гаммы, заниматься пением, слушать западную музыку, удачные образцы нашего рока. А тут за то, как ты задницу покажешь, тебе еще и деньги могут заплатить! Среди молодых музыкантов сегодня есть способные и талантливые люди, но им мешает дикая фанаберия, пока, к сожалению, ни на чем не основанная. Считать, что набор слов, которым они пользуются,— это поэзия, лозунги, которые они выкрикивают,— это поэтические строки, а музыка, которую они играют,— их собственное сочинение,— нелепо! У 95 процентов групп — чистейшей воды плагиат, но они даже иногда не помнят, откуда что своровали. Я тогда многое пересмотрел заново, для меня 70—80-е годы стали переломным этапом в творчестве.

— А вы жестокий критик! Вы всегда так резки в своих оценках?

— Да, есть легенда о моем трудном характере, и я знаю, кто ее создает — люди, с которыми я был резок. Но эта резкость — ответ на бестактные предложения изменить творческим убеждениям и «петь своим красивым голосом приличные песни». Я человек порядочный. Моя резкость — это детский лепет в сравнении с тем, что они мне говорят... Я не интеллигент. Я не могу прогнуться, как ивовая ветка, и остаться мягким, когда мне хамят. По зодиаку я Скорпион, поэтому меня лучше не трогать. Но никогда такого не было, чтобы на вежливое отношение я реагировал по-хамски. Со временем я приобрел репутацию человека, с которым лучше не связываться, но меня это устраивает...

Мне мало кто может что-либо запретить. Хотя многим не нравится моя манера пения. Меня не раз таскали в различные «организации», но я понял, что со мной никто ничего не сделает, что запретить мне работать никто не сможет. Запрещенный, я был бы куда опаснее, чем как-то так разрешенный. Что, собственно, продолжается и по сей день. Уже Шевчук не слезает с телевизионного экрана, Макаревич, а меня там все нет, а если и есть, то в каком-нибудь общем концерте.

— Долгое непризнание — удел многих талантов...

— Творчески мне везет — может быть, потому, что многие вещи в роке у нас в стране я придумал первым. Беда в другом — практически никто не знает, что я их придумал. Вы говорите о непризнании — так оно и есть. У меня нет признания! У меня есть радость от того, что я понял, как надо работать и как надо развиваться, но радости от того, что сделанное мною оценено людьми, нет! И у меня есть комплекс неоцененности.

Складывается мнение, будто рок-н-ролл только сегодня появился в Советском Союзе. Это ерунда! «Машина времени» многие открытия «Скоморохов» взяла за пример и того не отрицает. Но мы ушли в новую музыку, а они стали делать то, что мы делали в 68-м году. И когда публика до этого наконец доросла, «Машина времени» стала легендарной. В1980 году я написал цикл музыкальной сатиры на стихи Саши Черного, причем он был записан в стиле ретро. Через пять лет то же делает группа «Браво», и это считается их открытием. Через шесть лет злые вещи начинают петь в рок-н-ролле Цой, Шевчук, и они считаются основателями остросоциальной сатиры в роке. А песню «Живут на свете дураки, их часто видим мы в окошко...» я пел еще в 67-м году, и абсолютно панковая «Баллада о птицеферме» была написана и исполнена мною в 68-м... Понимаете, какая ситуация? Я-то все это знаю, и мои друзья знают, но иногда становится обидно, что об этом больше не знает никто.

— Считается, что человек не выдерживает трех самых тяжелых испытаний: деньгами, властью и славой. Что-то из этого «джентльменского набора» выпало на вашу долю и как выдерживаете эти испытания вы?

— Да, у меня есть деньги и немножко власти в каких-то своих сферах. Немного славы, тоже в определенных пределах, но мне кажется, что все это меня никоим образом не изменило. Держать удар славы и удар бесславия исподволь обучают каждого профессионального музыканта, и за это я благодарен Гнесинскому институту и Московской консерватории.

— Не кривить душой, не идти на компромиссы художнику во все времена было нелегко. Многие сегодня пытаются оправдать свое прошлое особенностями социального строя...

— Строя? А я не знаю, что это такое. Я живу в своем мире: со своими детьми, женой, родителями, друзьями и своими проблемами. Если я пел хуже — мне платили меньше, если лучше — платили больше... У меня была задача так сочинять и петь, чтобы делать то, что хочешь, и чтобы при этом платили. Хотя если бы сказали — пой что хочешь, но не будем платить, то выбрал бы первое. Дело свое я не предавал. А многие мои друзья уходили в филармонии, бросали любимое дело и на каком-то этапе зарабатывали больше, чем я. Но есть и Андрей Макаревич, который стал обеспеченным, не изменяя своему творчеству, не изменяя своему лицу.

— Насколько, на ваш взгляд, велика роль музыки и рок-н-ролла в частности в переменах, произошедших в нашей стране?

— Я уверен, что перестройка (хоть термин мне не нравится) произошла вследствие двух факторов. Первый — это современная музыка, которая объединила людей в определенном направлении, а не просто для танца, освободила, раскрепостила, если хотите.

Второй фактор—это резкое ухудшение жизни, а как естественное следствие—безысходность, апатия от того, что, куда ни тыркнешься, ничего нельзя пробить.

— Сегодня все чаще в разговорах с людьми заметно, что многие живут в постоянном страхе. Этот страх — предчувствие чего-то необъяснимого, что должно случиться со всеми нами... Вы чего-нибудь боитесь?

— Да, наверное, боюсь... Я тоже не могу определить точно, чего именно. Может быть, неожиданностей? Я боюсь: вдруг что-нибудь случится, а я не смогу достойно отреагировать на это событие, буду застигнут врасплох. А вообще все, кроме смерти,— мелочи...

— Вы боитесь смерти?

— Да.

— Каждый человек хоть раз в жизни испытывал чувство одиночества...

— Я очень люблю это чувство. Спокойно могу уехать куда-то из дома и жить один. Всю жизнь я чувствую себя одиноким. Так вышло... Для того чтобы быть духовно единым с кем-то, нужно найти такого партнера. Но это сложно, я не нашел. Удовлетворение и духовное обогащение мне дает только литература.

— Когда вам плохо, какие книги вы чаще всего перечитываете?

— А мне все время плохо...

— Поэтому вы все время читаете?

— Сейчас я уже перечитываю. Набокова, Гоголя, Гумилева, Пушкина... А вот Достоевского — нет. Много его для меня. Он ставит меня в ситуацию, в которой я не могу свободно мыслить. Я только собираюсь помыслить о чем-либо, как он мне сам все уже объяснил или создал новую затруднительную ситуацию. Толстой стал мне скучен уже с 25 лет. Морализация, даже и гениальная, меня не прельщает.

— Считаете ли вы, что как творческий человек вы еще не до конца раскрылись и какая-то высшая форма самовыражения у вас впереди?

— Если бы я так не думал, я бы давно перестал писать музыку. Я абсолютно убежден, что смогу высказаться в чем-то новом для себя. Вот уже пять лет я работаю над оперой по Булгакову, задумал сделать балет о Григории Распутине. Один мой балет уже поставили в киевском театре.

— Кто же вы: поэт, композитор, певец, аранжировщик?

— Я странная фигура: на гитаре играю, стихи сочиняю, пою в оперном театре. На Западе, например, так не принято. Если ты композитор и певец — ну ладно, допускается. Если композитор, певец и поэт — ну, скрепя сердце, ну пускай. А если ты композитор, рок-певец, поэт, поёшь в оперном театре и сочиняешь симфоническую музыку — значит, ты ничего как следует не умеешь делать! Так думают на Западе. Так что у меня два выхода — либо убедиться, что действительно занимаюсь глупостями, либо мне удастся доказать, что я это делаю профессионально. Ну, и доказываю, если мои' песни слушают, а балет — танцуют!