...
Тронулся лед и в сфере грамо-индустрии. Рок-дискография* началась с пластинки эстонского «Апельсина» (кантри-рок, рокабилли и музыкальные пародии). Затем вышел и первый значительный альбом — «Русские песни» Александра Градского. Это яркие и смелые интерпретации восьми аутентичных народных песен, созданных на протяжении тысячи лет — от языческих ритуалов до революционного марша. Все номера предельно насыщенны, эмоциональны, с выдумкой аранжированы и в целом складываются в осмысленную историческую ретроспективу. Интересная, местами даже страшноватая музыка. Одна песня — «Плач» — абсолютно фантастична и не похожа ни на что. Градский сделал наложение порядка десяти вокальных партий, где пел за мужчин, женщин и безумных старух, причитающих на древнем похоронном обряде. У Градского великолепно поставлен голос — певец даже проходил прослушивание в Большом театре — но он клянется, что после записи неделю не мог говорить. Если это не рок, то что-то еще покруче... Из множества альбомов А. Градского «Русские песни» остаются непревзойденными.
* - Я имею в виду долгоиграющие пластинки. Отдельные синглы и гибкие пластинки выходили и раньше.
...
Как ни печально, но все, что осталось от нашего рока 60-х — 70-х годов — это воспоминания, фотографии и немногочисленные газетные заметки. Более весомых «вещественных доказательств» не существует. Музыка «Скоморохов», «Санкт-Петербурга» и многих, многих других исчезла без следа, поскольку никто ее не записывал. (Так что трудно теперь проверить утверждения Градского, что он был первым панком...). Случайные концертные записи были такого качества, что сохранять их для потомства казалось бессмысленным... Трудно сказать, почему эта проблема, сегодня очевидная для всех, тогда никого не заботила. Наверное, хватало ежедневной суеты, чтобы еще думать о «запечатлении» в вечности.
...
Причина витала в воздухе — в прямом и переносном смысле. Трагедия Чернобыля была у всех на устах. Наша беспомощность и бесполезность в этой драматической ситуации не давали покоя. Большой рок-концерт в помощь Чернобылю... Идея созрела. Вернувшись в Москву, 13 мая я пришел к Алле Пугачевой. Алла была «за», и после некоторой «телефонной» подготовки мы отправились в Центральный Комитет КПСС. Для нас обоих это был первый визит туда, но Алле даже не понадобилось показывать документы — часовые на входе ее узнали... Идея была одобрена, и даже более того: «Мы так понимаем, что это инициатива самих молодых артистов, поэтому проводите концерт сами так, как считаете нужным. Не надо никакой заорганизованности. Если возникнут какие-нибудь проблемы, звоните, мы вас поддержим». Тот факт, что выступать должны именно рок-группы, не вызвал никаких возражений. Когда мы, набравшись смелости, спросили: «А нельзя ли позвать на концерт ведущих западных артистов — Брюса Спрингстина, Стинга?..» — ответ был — «Почему бы и нет?» — «Может быть, пригласить Майкла Джексона?» — вежливо предложил один из сотрудников. Было высказано единственное — и абсолютно верное — пожелание: «Постарайтесь, чтобы ваш концерт не выглядел, как «пир во время чумы...».
Надо сразу оговориться: вопрос об иностранных гостях всерьез так и не встал. Мы могли действовать только по официальным каналам, через Министерство иностранных дел и Госконцерт, а это очень долго. Фактор времени играл решающую роль, и мы назначили концерт на ближайший возможный срок — 30 мая. Место — самый большой в Москве крытый стадион, спорткомплекс «Олимпийский», на тридцать тысяч мест. То есть, на все дела у нас было ровно две недели.
В тот же день мы начали звонить группам. Никто не задавал дежурных капризных вопросов типа: «А кто еще будет играть?» или «А какими мы будем по счету?» Все отвечали: «Да, конечно», и без комментариев. «Автограф», «Браво», «Круиз», Александр Градский, Владимир Кузьмин и, конечно, Алла и ее «Рецитал». На следующий день в шатб концерта (квартиру Пугачевой) начали звонить другие группы, тоже желавшие участвовать в «Счете № 904», но мы вынуждены были отказывать — для одного вечера и исполнения без фонограмм исполнителей было достаточно.
У нас были и споры. Пугачева любит помпу в голливудском духе, и она хотела, чтобы на концерте выступили артисты цирка, балет и трюкачи-каскадеры. «Мы не должны устраивать из этого панихиду. Пусть все видят, что мы не падаем духом!» Я был за «строгость» — без похоронных маршей, но и без карнавала. Мы сошлись на компромиссе: остался балет.
Приближался день концерта, и напряжение нарастало. Ночь перед операцией мы провели в «штабе». Алле было страшно: «Я никогда в жизни так не боялась», У нас даже не было времени провести репетицию — аппаратура могла быть установлена лишь за несколько часов до начала концерта. Билетов продали на сто тысяч рублей; Пугачева просила, чтобы их передали в помощь эвакуированным детям. В проекте — выпуск двойного альбома и видеокассеты с записью концерта, что могло дать миллионов десять.
За шесть часов до начала концерта произошло то, чего мы давно ожидали. В спорткомплекс явилась мощная делегация чиновников из Министерства культуры, различных управлений и концертных организаций. Все те бюрократы, которых мы обошли и благодаря этому сделали дело. Они были возмущены и испуганы: где официальная программа? Тексты песен? Разрешение? Утверждение? Подписи и печати? Ничего этого не было. «Мы против Градского, и кто такие «Браво»? Мы не можем разрешить этот концерт!» Мы выслушали все это и дали понять, что никакого разрешения нам и не требуется, и концерт будет. Пятясь, эти мрачные мужчины и женщины скрылись в дверях, продолжая бормотать: «Имейте в виду, что мы против... вы делаете это на свою ответственность...»
Это был потрясающий эпизод, редчайший в нашей печальной практике случай триумфа инициативы над бюрократией. И вставал горький вопрос: неужели только страшная трагедия могла сделать это возможным? Сейчас я могу определенно ответить: нет, это начиналась перестройка.
Концерт прошел нормально. Его снимали больше дюжины иностранных компаний и даже Центральное телевидение. Был налажен прямой телемост с Киевом, и несколько десятков рабочих и солдат из Чернобыля могли видеть его из студии, а мы их — в мониторах, которые стояли вдоль стены. С Жанной случилась маленькая истерика, но она выступила молодцом. Градский спел прочувствованную песню о Высоцком и сорвал максимум аплодисментов. Гаина потряс западных телеоператоров своими гитарными трюками. Балет, как я и предполагал, был совсем некстати. Под конец все поднялись на сцену и спели песню о дружбе. Под высокой крышей летали белые голуби.
Конечно, все могло быть более интересно, но мы собрали довольно много полезных денег.
...
Настоящим шоком даже для этого фестиваля и событием в истории всего нашего рока стало выступление «Телевизора». Группа изменила состав и играла теперь синкопированный электронный фанк — идеальный фон для нервных выпадов Михаила Борзыкина. Он выбрал самую опасную дорогу: беспощадный критический анализ действительности.
...
Однако песни Борзыкина, особенно одна, испугали многих чиновников — «это уже слишком...». Ему приходилось отстаивать свое право на бескомпромиссность — и тогда он просто доставал из своего бумажника вырезки из речей М. С. Горбачева. Эта песня, которая потрясла фестиваль и заставила говорить о «Телевизоре» как о самой острой и значительной группе в Ленинграде, называется «Выйти из-под контроля».
За нами следят, начиная с детсада,
Добрые тети, добрые дяди.
По больным местам, в упор, не глядя,
Нас бьют, как домашний скот.
Мы растем послушным стадом,
Поем, что надо, живем, как надо,
Снизу вверх затравленным взглядом
Смотрим на тех, кто бьет.
Выйти из-под контроля,
Выйти из-под контроля
И петь о том, что видишь,
А не то, что позволят —
Мы имеем право на стон.
...Мы стоим, нам надоело падать.
Скажите нам — кому это надо?
Кто мы такие? Кто провокатор
Наших недобрых снов?..
Выйти из-под контроля...
На этом фоне недавние «властители дум» выглядели как принадлежность вчерашнего дня.
...
