Первые из могикан

…

И вот наступил час, когда пришлось решать даже такой сумасшедший вопрос: девятый класс или музыка? И... я бросил школу. С тезкой Александром Градским отправился в свои первые настоящие гастроли. Осталось яркое воспоминание от первой встречи с ним: Градский в светлой заячьей шапке-ушанке, в пальто, расхристанный весь, зато у него уже была настоящая битовая гитара. Называлась она "Клира". Знаменитая очень гитара. Мы на ней много и многое поиграли. Ничем другим тогда он особенно не выделялся, как, впрочем, и я. В моей памяти рисуется такая картинка: МГУ, главное здание, кажется, клубная часть, Градский и я садимся на мраморные ступени, это прямо внутри здания, вокруг нас сразу собирается толпа, и мы начинаем петь песни "Битлз", а студенты начинают нам подпевать и. аплодировать. Шел 1966 год.

Вскоре мы объединились в группу "Скоморохи". Кроме нас, в нее вошли: Владимир Полонский (ударные инструменты) и Сапожников (бас-гитара), однако совсем скоро его заменил Юра Шахназаров. Первое время я за неимением органа "долбил" на фоно. Соло-гитару и вокал взял на себя Градский, впрочем, при необходимости пели все.

Мы еще не назывались "Скоморохами", хотя уже выступали втроем: Градский, Полонский и я. Это было в какой-то школе - Градский кричал без микрофона так, что было слышно на все здание. А я так громко старался играть на фоно, что ломались молоточки... Полонский изо всех сил молотил на барабане, и мне, чтобы было слышно, приходилось брать в руки эти молоточки и долбить ими по клавишам. "Завод" был страшный! При этом надо было и топот ног перебить...

Кто первым предложил назваться "Скоморохами"? Кажется, Градский! До "Скоморохов" каждому из нас уже довелось где-то поиграть. Например, я, кроме школьной, уже поработал в одной из групп МГУ, носившей крутое название "Кварки". Пригласил меня туда студент Олег Бурыкин, кажется, с физфака. Играл он на соло-гитаре, а я тогда впервые попробовал играть на "басах". В "Кварках" была бас-гитара с металлическими виолончельными струнами. Мы отыграли несколько концертов, один даже в ДК МГУ. Именно Олег Бурыкин тогда очень повлиял на меня - он сказал: "Знаешь! Давай пиши песни, а я буду делать тексты на английском!" Это меня поразило. Однако я решил попробовать... То были мои первые композиторские попытки. Сам я тогда до этого бы не додумался: какие могли быть русские битовые песни! Я тогда видел, что новая музыкальная культура приходит только с Запада.

Все же взялся попробовать - и неожиданно мои опыты оказались весьма удачными: две мои песни сразу запели (одну из них - "Шелковую траву" - Малежик поет до сих пор, другую - "Меня маменька вскормила" - Сашка Барыкин пел в "Самоцветах", как песню из спектакля "Город на заре" в постановке Геннадия Юденича). Что касается Градского, то он хаживал в МГУ в самую известную тогда группу "Скифы", которые, как мне приходилось слышать, играли в звериных шкурах и играли так, как никто. Особенно блистал соло-гитарист Сергей Дюжиков, работающий сейчас с Малежиком. Рядом с Дюжиковым гремели имена басиста с самодельным "басом" Виктора Дегтярева и Юрия Валова (настоящая фамилия, кажется, Малиновский), позже уехавшего в Америку и основавшего вместе с Александром Лерманом в Сан-Франциско русскую бит-группу "Юра и Саша", концерты которой, как сообщал летом 1976 года "Голос Америки", идут с полным аншлагом. Лерман же, видимо, один из самых способных из нашей рок-волны, уехал за границу позже, в декабре 1975-го, ярко заявив о себе перед этим и в "Скоморохах", и в "Ветрах перемен", и в "Араксе", и в "Веселых ребятах", и в "Добрых молодцах"... Говорили, он попал к суперзвезде 60-70-х годов Тому Джонсу.

Так вот. Градский, уже знавший ко времени знакомства со мной "Скифов", свел меня с Дюжиковым, который, если мне не изменяет память, учился в университете. Благодаря Дюжикову в 67-м году я впервые увидел и услышал настоящий битловый диск, называвшийся "Сержант". До этого мое музыкальное битовое самообразование строилось только "на костях", больше шипевших, чем певших, но все-таки хоть как-то утолявших наш дикий музыкальный голод. От "Сержанта" я, конечно, обалдел.

Вспоминается, что и Градский рассказывал мне, как он до нашего объединения в "Скоморохи" уже поиграл и даже по-гастролировал в составе созданного им трио "Лос-Панчос" вроде бы по Донецкому краю. Все это производило впечатление, и мы, кроме обычных чисто музыкальных обязанностей, доверили ему роль менеджера "Скоморохов". Справлялся он с ней как заправский бизнесмен. Так что, наверное, в наши перестроечные времена ему в этом смысле мало пришлось перестраиваться. Скорее, он ощутил перестройку, как рыба, попавшая из болота в Мировой океан.

Репетиции "Скоморохи" проводили уже под воздействием прослушанных почти "в натуре" "битлов", то есть с учетом пластинок. Правда, "тренироваться" приходилось в каком-то сарае на страшном холоде. Позже мы перебазировались в МЭИ, где в те годы (67-68-й гг.) находили пристанище многие любительские бит-ансамбли. Отчетливо помню, как Макаревич со своей "Машиной Времени" и мы играли в МЭИ на разных этажах одновременно: мы - наверху, а он со своими - внизу. Примерно в те же дни на "роковом" горизонте появился один из первых рок-поэтов, Валера Сауткин, точнее, наш персональный "текстовик". На его слова тогда еще совсем юный Юра Шахназаров - между нами - "Шах" - написал, может быть, самый забойный из хитов того времени "Мемуары". Помнишь? "Скоро стану я седым и старым, вот тогда и напишу я эти мемуары..." Кстати, эта песенка уже в исполнении "Аракса" в 74-м году попала в известный фильм Данелии "Афоня". В фильме на танцах играет как раз "Аракс" в составе Шаха, Лермана и Полонского. Двое последних к тому времени по стечению обстоятельств были вынуждены уйти из "Веселых ребят" в "Аракс", который по приглашению Марка Захарова, главрежа Ленкома, перешел в театр и таким образом где-то с осени 73-го года "превратился" из любительского в профессиональный. Но! Вернусь к нашему пристанищу в МЭИ.

Там мы, "Скоморохи", давали свои первые, нашумевшие на всю Москву концерты и устраивали сногсшибательные танцы. Естественно, инструменты доставали или мастерили кто как мог. Вскоре последовал ряд гастролей, в общем-то особого следа в моей памяти не оставивших, за исключением выезда во Владимир и выступлений по области. Там мы удачно поработали месяца два-три. Жили на квартире у Вилена Дарчиева. Он в этой "бодяге", в этой Владимирской филармонии, был и конферансье, и директор, и кто угодно... День у нас начинался с чашки кофе с молоком. Напротив квартиры виднелась реклама ресторана "Лада". Мы выпивали кофе и шли первым делом чинить дарчиевскую машину. Полдня мы чинили эту машину. Ну, конечно, не как опытные мастера, а просто чистили, драили, подкручивали ослабевшие гайки. У него была старая "Волга", и, разумеется, существенно вдохнуть в нее жизнь мы не могли, однако вкалывали над ней от души. Ведь благодаря этому у нас было надежное жилье, настоящая творческая деятельность и какие-то деньги. Правда, не совсем личные: большая часть из зарабатывавшихся и тогда, и позже денег вкладывалась нами в общий котел, который находился в диване на квартире у Градского на Мосфильмовской. Когда мы приходили к нему домой, Градский, бывало, открывал диван и говорил: "Вот наши деньги!" На дне равнодушно серели потертые и смятые рубли, трояки и пятерки, и совсем редко краснели замусоленные до неузнаваемости и когда-то розовые десятки. Деньги хранились у Градского, потому что из нас он был человек самый экономный: мог спокойно прожить на 30 копеек в день, впрочем, чаще всего он так и жил. Но самое главное, находясь у Вилена, мы имели четкую возможность репетировать в свое удовольствие столько, сколько сможем, и при этом не голодать: кофе и картошка, иногда со шкварками, нам всегда были обеспечены... Не помню почему, но Градский поиграл с нами там немножко и куда-то уехал. В общем-то музыкальное путешествие по Владимирской области принесло нам не только деньги (рублей по 500 на брата) и имя, но и дало профессиональный подход к делу.

Путешествуя по Владимирщине, мы по подобию ресторана, напротив которого жили, для хохмы временно называли себя "Лада". На заработанные деньги я купил себе орган "Юность", что по тем временам было для нас больше, чем драгоценностью. Так у меня появился первый по-настоящему битовый уже электромузыкальный инструмент.

По возвращении в Москву мы по Чуковскому создали "Муху-Цокотуху", как я теперь понимаю, первую в Москве, а может, и в мире, рок-оперу, хотя тогда мы ее такой совсем не считали, потому что само слово "опера" для нас плохо сочеталось с уникальной музыкой "Битлз". Писали эту рок-оперу, как и "Гимн "Скоморохов", все вместе, и мне непонятно, почему вдруг Градский, выпустив пластинку с гимном, поставил под ним только свою фамилию. Есть у Саши такая манера... Когда писался "Гимн "Скоморохов" - это было у меня дома,- с нами рядом находились и Лерман, и Шахназаров, и они-то не дадут соврать! Короче говоря, первую часть написал Градский, а вторую часть написал я. Я обиды не держу, но факт есть факт.

Популярность "Скоморохов" росла с бешеной скоростью. Откуда-то у меня появились красные сафьяновые разрисованные сапоги с загнутыми носами. Кто-то подарил старые и жутко потертые джинсы. Тогда "блюджинс" было что-то потрясающее. Кстати, под конец они истрепались так, что им бы позавидовал даже вождь московских хиппи по кличке "Солнце". Градскому же с Полонским они показались слишком вызывающей претензией на свободу, и они хором потребовали моего отречения от таких "проамериканских" штанов. Мой протест не был принят... Короче говоря, а дело было во время гастролей, в гостинице,- сняв перед сном свои ненаглядные "блюджинс", я с явным чувством превосходства перед остальными "Скоморохами" торжественно повесил их на спинку кровати, потом улегся и с ощущением исполненного долга уснул. Однако утром джинсов на спинке кровати не оказалось. С вызывающей аккуратностью они были распластаны на полу. Я мигом вскочил и с ходу попытался надеть их, но увы... в руках оказались лишь клочки моих дорогих и незабвенных штанов. И тогда смехоподобное ржание в два голоса потрясло гостиницу. Оказывается, ночью Градский с Полонским прикрутили шурупами мои джинсы к полу так, что стоило мне их дернуть, как они тут же прекратили свое существование...

Другой достопримечательностью моего одеяния была рубаха, точнее, я надевал мешковину: буквально мешок с дырками для рук и для головы. Аналогично одевались и остальные. Вот такие мы были "Скоморохи". Иногда выступали раскрашенные до ушей. На барабанной бочке бросалась в глаза надпись "Скоморохи". Юра Шахназаров познакомился с нами и вошел в группу благодаря тому, что, учась в МЭИ, имел-возможность часто бывать на наших репетициях и тем самым быстро проявить свой талант в уже очень популярных "Скоморохах".

Этот хороший для меня период закончился в 70-м году.

Меня проводили в армию. Среди провожавших запомнились: Рита Пушкина, Валера Сауткин, Градский, Шах, Саша Лерман. Кстати, именно под влиянием Лермана я и написал "Шелкова ковыль, трава-мурава...". У Лермана были особенно яркие тогда песни а-ля рюсс. Мне кажется, хоть и много у Градского плюсов, а все же Лерман тех лет - фигура более колоритная и влиятельная. Его музыка - какая-то живая смесь ирландского, еврейского и русского, но с сильным российским акцентом. Остается только жалеть, что он не смог расцвести полным цветом на Родине, а отправившись на чужбину, оказался вынужденным жить по иным музыкальным и общественным традициям. Ведь, как известно, жить в обществе и быть свободным от него невозможно. Лерман, может быть, как никто в те годы, решился и запел бит на русском языке. Другие тоже пели, но чаще всего какой-то тупой и холодный официоз. А у Лермана была фольклорная, а значит, живая струя. Это у него здорово получалось, хотя он и был моложе нас. Жаль, очень жаль, что ему не давали дороги. В этом смысле судьба Градского, правда, не без его личной активности, сложилась куда удачней. Теперь и газета ЦК "Советская культура" величает его "патриархом русского рока". Лерман за границей, но он тоже не меньший наш патриарх.

Итак, у меня начался армейский период. Шах из дивана Градского, где находился банк "Скоморохов", "выбил" на это дело 70 рублей. Дальше, при всех моих сотоварищах по року, я был торжественно пострижен - на проводах состригли мои локоны, ими в мое отсутствие ребята обвешивали орган во время выступлений. Кстати, на нем стал играть Игорь Саульский, сын известного композитора; позже Игорь тоже эмигрировал в Штаты. В те тухлые времена многие из подающих музыкальные надежды разными правдами и неправдами выезжали на Запад искать свое место под солнцем. Шел май 70-го. Об этом ритуале с моими кудрями писал мне Градский. Он же на концертах с хохмой объявлял горячим поклонникам "Скоморохов", что волосы, которые вы имеете честь видеть, принадлежат нашему незабвенному Буйнову, он сейчас в армии, но эти волнистые пряди означают, что Буйнов всегда среди нас. Такие юморнухи обычно вызывали новый прилив восторга и аплодисментов, что, в свою очередь, придавало новую энергию "Скоморохам".

…

Только пришел из армии, как тут же с Градским поехали на гастроли в Куйбышев и Тольятти. Я еще был лысый. Но в "Скоморохах" не задержался и года, с лета 72-го по лето 73-го отыграл в "Араксе", снова, как и перед армией, оставив учебу в Гнесинском, потому что обучение в ходе практики я всегда предпочитал кабинетным пиликаньям.

…

Вспоминается единственное письмо в армию от Градского. Саша писал, что "все скурвились, что все дерьмо кругом, и что "Скоморохи" разваливаются. Короче говоря, быстрей возвращайся!". Когда я вернулся, то понял, что не "скурвились", а просто пришло время - люди повзрослели: кто-то женился, у кого-то ребенок появился, у Шахназарова, например... Образовались семьи, и, значит, надо было как-то определяться. А все эти юношеские задорные дела насчет денег в общую кассу так и остались задором, потому что мы до сих пор не знаем, куда наши деньги делись. Очевидно, остались в диване у Градского, у нашего бессменного "банкира". Это абсолютно точно. После гастрольной поездки в Куйбышев деньги наши также разошлись. Сначала Градский не хотел нам платить, потом заплатил какую-то мизерную сумму. Он, как любил утверждать, всегда думал о будущем группы, но, оказалось, не о нашем будущем, а о своем, поскольку, будучи менеджером с нашего согласия, он автоматически и самих "Скоморохов", как творческую единицу, выдавал за сугубо свой удел. В общем дело кончилось распадом старых "Скоморохов", а новые, как известно, толком не состоялись, хотя позже и вышли "скоморошьи" пластинки. Эти пластинки в действительности отражали то, чего нам совместно удалось достичь в наши лучшие дни,- пластинки были только отзвуком старых "Скоморохов". Сейчас, конечно, на все это наплевать, но тогда это нас разъединило. Хотя мы и были в обиде, но не из-за денег, потому что тогда не за деньги играли...

…

Начальнические должности меня как-то не интересовали, да и не чувствовал я в себе такой струнки. Зато, скажем, Саша Градский это очень любил, а Шах... так тот позже вообще стал великим администратором - как-то на гастролях даже во сне командовал... Шучу. Ну да ладно.

…