Лики русского рока

Месяц назад в Лужниках состоялся, пожалуй, самый представительный, самый значительный концерт за всю историю отечественной рок-музыки. За пять с половиной часов перед глазами въяве прошли все этапы и почти все главные вехи нашего рока. Мы пренебрежем последовательностью, в которой «все звезды» выходили на сцену,— логика программы для нас менее важна, чем логика истории. Концерт в Лужниках был посвящен памяти Александра Башлачева, трагически погибшего в феврале этого года. Говорили, что Башлачев возглавляет «национальный рок» — сейчас впору писать, что он его обезглавил. «Национальный рок» — не режет ли слуха! Рок пришел с Запада (как и театр, и симфоническая музыка, и светская живопись]... Облекать в чужие формы свой духовный опыт — традиционный путь российского искусства.

В ОТЛИЧИЕ от молодых бунтарей Европы и Америки, отечественные «шестидесятники» — поколение довольно взрослых (или до времени повзрослевших) и сравнительно тихих людей. Залихватскому буйству рок-н-ролла они навсегда предпочли вдумчивую зоркость «бардов»: первые песни протеста были у нас умны и негромки. Оглядываясь на своих старших братьев, рокеры впитывали в себя уважение к слову: тем более что и играть им, за отсутствием электрогитар, часто приходилось на «акустике», компенсируя слабость звука напряженностью мысли. По возрасту наш рок моложе мирового лет на десять, но рос он с удивительной быстротой, опережая в слове и смысле доступные возможности техники.

Человека, равно любимого двумя поколениями, связавшего два поколения, звали Владимир Высоцкий. Было бы глупо втискивать его в «рокеры», несмотря на то, что многие его песни (скажем, «Парус» /А у дельфина взрезано брюхо винтом.../) гораздо ближе к канонам рока, нежели к бардовской традиции. Но сказать, что без Высоцкого отечественный рок рос бы по-другому и гораздо медленнее — только справедливо.

«...Поэты ходят пяткамн по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души»,— пел Высоцкий.

«...Поэты в миру после строк ставят знак кровоточил. К ним Бог на порог — но они верно имут свой срам»,— откликался Башлачев.

На концерте в Лужниках патриарх нашего рока Александр Градский пел песню, посвященную памяти Высоцкого: это не казалось странным.

Человек в модных лакированных штиблетах, затемненных очках, подчеркнуто небрежно одетый. Какая-то невероятная гитара, звучащая с мощью органа. Как хороша! И как хорош бывший хиппи — счастливый ее обладатель. Сколь выразителен богатейший голос, который Градский показывает так же небрежно, как костюм...

Молодые рокеры относятся к завоевавшим славу лидерам первого поколения немногим лучше, чем молодые поэты к Вознесенскому и Евтушенко; вы чье, старичье? Не многовато ли у вас официальных заслуг? Доверие каждый раз приходится отстаивать заново — может быть, именно поэтому, напомнив о мощи своего голоса и виртуозности игры, Градский перешел к почти бесхитростным, на трех аккордах выстроенным песням. И зазвучала горьковатая автобиография, окликающая песню В. Высоцкого «Час зачатья я помню неточно...». И шквалом отозвался зал на язвительную притчу о геологоразведочной партии:

«А куда мы держим путь — это ведь не главное. Главное — держать его, а не знать — куда...»

К певцам, переставшим быть кумирами, приходит зрелость — и они оказываются ее достойны. Может быть, только бывшие романтики и могут с абсолютной трезвостью оценить все происходящее, включая и собственную дозволенную славу, пришедшую на излете молодости, на изломе судьбы.

...