Александр Градский о якутском хомусе, горловом пении и удалось ли спеть «двумя голосами»
С маэстро беседовал Владимир Сенюшкин, Фото: РИА Новости"nvk-online.ru" 09.11.2016 11:15
|
Александр Градский о якутском хомусе, горловом пении и удалось ли спеть «двумя голосами»С маэстро беседовал Владимир Сенюшкин, Фото: РИА Новости"nvk-online.ru" 09.11.2016 11:15 |
|
|
|
— Александр Борисович, я не смогу обойтись без этого вопроса. Почему, всё-таки, Вы не участвуете в проекте «Голос» пятого сезона? Было много разных «сплетен в виде версий», инсинуаций на сей счёт. А мне бы хотелось, чтобы люди узнали об этом от Вас.
— Ну, я это говорил уже и даже писал в Сети. Другие варианты саморазвития есть: у меня театр в этом сезоне уже год работает. И театр – это место, где я могу делать то, что я хочу, и то, как я хочу, а не как положено в телевизионном проекте или на телевизионном канале. Это чисто моё желание и моё решение. Как мне нравится – так я и делаю. Я не должен учитывать в театре никаких иных обстоятельств. И поэтому – и в прошлом, четвёртом сезоне не было желания поучаствовать, потому что театр открылся 4-го сентября 2015 года, а съёмка телепроекта начиналась обычно в конце августа. И до двадцать какого-то там августа прошлого года я совершенно был уверен, что никакой работы в четвёртом сезоне у меня не будет. Не было договорённости об этом, и всех это, в общем-то, устраивало.
Но дело в том, что мы находимся в очень приятельских отношениях с Константином Львовичем Эрнстом. И вдруг он позвонил мне – я в Крыму был в то время, и обратные билеты у меня были куплены на третье сентября – и говорит: «Борисыч, давай!» Ну, я не мог ему сказать «нет», потому что мы много лет знакомы и дружим, и я понимал, что у него сложилась ситуация, при которой я ему понадобился. Вот, собственно говоря, как я оказался в четвёртом сезоне «Голоса», где не должен был быть.
А в пятом – это само собой разумеющееся. Я сказал, что у меня тут очень много работы – творческой, документальной, самой разной – я просто не могу разорваться. Вот это главное. О других причинах я говорить не стану, потому что они творческие и никого не касаются, кроме меня самого, редактуры и т.д.
— Хорошо. Театр «Градский Холл» открылся чуть больше года назад. Всё ли Вас устраивает в том, что и как там сделано? Акустика, свет, механика, зал…
— Устраивает не всё. Иначе бы я тогда просто лежал на диване и получал удовольствие. Нет. Но многое из того, что я придумал, там реализовано, скажем так. А придумано было очень сильно, с большим размахом, и размах этот практически удовлетворён Правительством Москвы – они очень здорово к этому всему отнеслись.
Но вот аппетит – у меня он точно приходит во время еды – аппетит, получается, растёт. И надо когда-то остановиться. Вот сейчас мы последние какие-то свои технологические изыски в жизнь воплотим и, наверно, на какое-то время остановимся. Именно с технологиями. А что касается творческой составляющей, она очень во многом зависит от того, насколько те технологии позволяют её реализовать. Посему на пару лет вперёд у нас уже набраны всевозможные идеи – самые что ни на есть неожиданные.
Люди, которые собрались у меня в театре – и музыканты, и вокалисты – это лучшие 10 – 12 певцов в стране на сегодняшний день.
— Но, простите, Александр Борисович, они же все отобраны из проекта.
— А это очень удобно оказалось. Когда театр подоспел и был готов к открытию, мне не нужно было объявлять конкурс для набора исполнителей. Я их выбрал для себя за 4 года, причём из очень большого количества ребят, которые приходили соревноваться. Я же ещё имел возможность с ними поработать и чуть-чуть что-то для себя подправить. В результате они сейчас работают в театре. Более того, какие-то ещё ребята, которые были мной отсеяны на проекте, они тоже где-то недалеко.
— Кстати говоря, вот это небольшое количество артистов – потому что больше не надо?
— Ну, во-первых, больше не надо. У меня не продюсерский центр. Во-вторых, это должны быть только лучшие.
— Сейчас в театре идёт программа «Осенний Марафон». Она, словно паззл, складывается из нескольких разножанровых концертов, среди которых есть и проект «Песни Высоцкого», в котором участвуют все артисты театра. Как справляются исполнители с песнями Владимира Семёновича, с репертуаром такого масштаба?
— Высоцкий для меня – это явление очень высокого смысла. Я не могу его разделять – Поэт, Музыкант, Композитор, Артист. Но у меня всегда была мысль, что не очень много внимания уделялось и им самим – в силу понятных обстоятельств – и окружающими удивительной музыкальности его песен. Вот удивительной! А те аранжировки, оркестровки, которые ему делали – это всегда было очень неудачно. Просто неудачно во всех смыслах – и гармоническом, и музыкальном. Он испытывал, как мне кажется, проблемы с этим. И у меня всегда было желание, лежавшее в творческом загашнике, вытащить на белый свет его невероятную музыкальную одарённость. Но получалось как: ну что ж, я буду сам петь Высоцкого? Один Автор будет петь другого – наверно, это не очень здорово. А тут вдруг оказалось, что ребята, в принципе, могут попытаться это сделать.
— А им это интересно?
— Ну, мне кажется, да. Вот буквально только что прошёл «Большой РетроГрадский концерт» — первая часть англо-американская, вторая русская, – оказавшийся, ну, просто лучшим и по приёму зрителей, и по качеству, и по тому, как оркестр играл. Лучший в смысле неожиданный. Это полностью придуманный концерт от начала до конца – и поэтому он неожиданен. Так вот, этот концерт начинался с того, что ребята не понимали, почему, например, Миша Озеров должен петь под Вадима Козина или постараться спеть, как пели в сороковые – пятидесятые годы. А потом они, как мне кажется, завелись сами и прямо аж кайфовали, когда играли в эту игру.
Здесь игра посерьёзнее, потому что очень уж близко Высоцкий от сегодняшнего времени, и он нужен, и его до сих пор слушают и будут слушать, и дать другую версию его произведений – это интересная задача. Мы сделали оркестровки – у меня очень хорошие помощники в этом отношении, просто фантастические. И дальше я напел своё понимание, скажем так, свою версию на эти черновые фонограммы, и отдал ребятам это посмотреть. В результате получился довольно интересный симбиоз – это не копия с Высоцкого, это не копия с меня, это, скорее, их собственный взгляд на то, как это понимает Градский – раз, и то, как, естественно, Автор это сделал.
— Но ведь тут очень важны возраст и багаж, чтобы понимать эти вещи.
— Абсолютно! Это единственное, как ни странно, сомнение, которое до сих пор есть. Но они берут темпераментом и, скажем так, ревностным и чистым отношением. И ещё там будет очень много неожиданных поворотов. Очень. Даже в песнях, которые хорошо известны.
— Ваш концерт «Песни под гитару» – это только такая день-рожденческая история?
— Да, конечно. Вот из-за чего я стал делать большие развёрнутые концерты? Из-за того, что мне хотелось самому себе и публике доказывать, что можно и после 66-ти петь классику в полном объёме, с полным диапазоном и владеть различными способами звукоизвлечения. У меня были такие концерты всегда – опера, камерная музыка, итальянские вещи. Они шли по три – три с половиной часа и в конце, когда я уже пел под гитару, кто-то «помирал», а кто-то убегал, потому что на метро опаздывал. И если начинался концерт в семь, то заканчивался около двенадцати. А люди, которые хотели послушать гитарные вещи, вынуждены были просидеть три с лишним часа и только потом их услышать, чтоб посмотреть на часы и бежать к метро. Поэтому я решил сделать такой концерт: набрать туда репертуар из совершенно разных старых гитарных версий. И сделал его. Это не более чем дань тому времени.
— Кстати, Александр Борисович, моё личное наблюдение – я ни разу не видел, что бы Вы распевались перед концертом.
— Ну, я и не распеваюсь.
— То есть, поздравляя Вас с Днём рождения, можно сказать, что форма Ваша трёхоктавная никуда не делась?
— У меня обыкновенный тенор, самый что ни на есть. То, что у меня есть какие-то верхние ноты странные, микстовые, и я могу себе позволить почти трёхоктавный диапазон даже сейчас – ну это же приёмчики, которые я могу использовать в своих собственных вещах. Вот в своих собственных песнях я это могу придумать и сделать. Но если ты работаешь в диапазоне обыкновенном, в котором написаны все произведения для тенора, это не более двух октав.
— А, например, Звездочёта бы Вы сейчас тоже спели?
— Конечно, спел бы. А что там?
— А там просто надо взять в конце ми-бемоль.
— Да, три ми-бемоля. Ну и что? Это я пел своим тембром, а не фальцетом. Но я пел тоже, ну, не так, как я пою, скажем, си-бемоль. Вот, скажем, си-бемоль ты поёшь одним голосом, а на несколько тонов выше ты поёшь немножко другим. И это просто технология владения своими связками, не более того. Вот ты можешь себе позволить более опёртый звук, а не тот, который написан у Римского-Корсакова. Нет, ну это всё ерунда. И всё равно там диапазон-то тоже около двух октав.
Я намеренно, когда меня всё время спрашивали, есть ли три октавы, – потому что все рассказывают, что у них двадцать три октавы – я просто в одной из своих песен – на стихи Элюара – просто эти три октавы показал. Причём подряд. Там была такая фраза – «игральных костей» (поёт), которая начинается от нижней ноты и через три октавы заканчивается. Вот это я просто специально показал, чтоб не приставали. Вот смотрите – они есть, причём, в одной фразе. Ну, есть, ну и что? Если это не обусловлено необходимостью какого-то музыкального решения – то зачем? Ну – вот вам, ребята. Я сделал, чтобы вы не сомневались, что они есть, но опять же, один раз сделал – и хватит. Дальше это просто было не нужно.
— Вы сейчас выступаете с оркестром русских народных инструментов имени Осипова?
— А как же! Это, вообще, любимейший, фантастический коллектив. И мы дружим. Более того, у нас впереди будут продуманные проекты. Я думаю сделать несколько вечеров, где все ребята будут петь русские романсы под этот оркестр. Это совершенно другое звучание! У нас блестящий состав эстрадно-симфонического оркестра, назовём его так, но есть какие-то произведения, особенно в русской романсовой классике, которые идеально исполняются в сопровождении русского народного коллектива. И Лена Минина, и Андрей Лефлер, и Миша Озеров, и Саша Воробьёва, и Валя Бирюкова, и Дина Гарипова очень здорово поют русские романсы. И всё это совместить – будет очень красиво!
— В продолжение разговора о народных инструментах – Вы замечательно вводили в свою оперу «Мастер и Маргарита» Дживана Гаспаряна с партией дудука.
— Да, это большая честь для меня, что он согласился это сделать. Чудесно.
— А не доводилось ли Вам использовать где-то якутский инструмент хомус?
— Нет, пока нет. Этот инструмент мне прекрасно известен, и горловое пение я сам пробовал в своё время делать, и двумя голосами петь. Были такие штуки у меня. Не удалось, конечно, сделать так, как положено. Но надо думать, куда это и зачем. Пока не было такого изыска. Потому, может быть, что я профессионал, и с профессиональной точки зрения – для этого нужно иметь какую-то идею, а у меня их столько, что ещё одна – замучаюсь я с этим делом.
— У Евгения Евтушенко есть важная для меня строчка: «Поэт как монета Петровская сделался редок». У Вас: «Век Поэтов мимолётен». На Ваш сегодняшний взгляд, Поэт – редкая нынче птица?
— (Помолчав) Да. Это так.
— Музыкантов больше?
— Вообще, у музыканта, у композитора, у певца есть одна хитрость: поэт действует, в основном, на сознание, а музыкант – сразу на подсознание. Поэтому модно – не модно, популярно – не популярно, но если музыкант хорошего настоящего уровня, то он не спрашивает разрешения у аудитории, можно ли ему достучаться до мозга или до сердца. Он просто работает, и слушатель ничего не может противопоставить. Он вынужден слушать и внимать, и даже любить, поскольку подсознание, скажем так, более действенно в общении между людьми, чем сознание. А сознание требует подготовки — человек должен разбираться в том, что такое русский язык, если ты поэт, пишущий на русском языке и пишешь для человека, который разбирается в русском языке.
Сегодня, мне кажется, время поэзии уходит и перестаёт иметь то значение, которое она имела 30 – 40 лет тому назад. Может быть, потому, что стремление зрителей того времени к Слову – хоть к какому-то Слову правды, к какому-то Слову оригинальности, если хотите, – было очень большим. И стихи не требуют аранжировки. Достаточно просто человека у микрофона, читающего в зале интересное произведение. Или просто книгу можно купить в магазине.
Музыка требует очень большой подготовки и работы, и создание музыкального продукта – это процесс невероятно сложный. Это не просто – человек сидит, у него в голове некий образ, и он его запечатлел на бумаге. Музыка требует огромного количества усилий, и это совершенно другой уровень доставки, что ли. Но зато и выигрыш очень большой: если ты смог это сделать, у тебя получается очень активная роль во влиянии на людей. Ну, просто слушатель ничего не может противопоставить обрушившемуся на него музыкальному потоку. Кроме барьера, если не нравится. Не нравится – бах, построил барьер и до свидания. Пускай эту музыку слушает кто-то другой.
— И вот, что получается. Нынешние музыканты, вооружившись этой Вашей идеей о сознании и подсознании, просто манкируют поэтической составляющей в своих песнях – мол, я и так достучусь до зрительской подкорки.
— В чём-то они правы. Просто, какой уровень подкорки. Если глубокий, то тогда нужны и стихи, и аранжировка, и всё это должно быть на высочайшем уровне. А если достаточно просто поверхностное, скажем так, воздействие, ну, тогда вот это – умпа-умпа-ум-па-па. И всё. Им этого достаточно – видимо, это успех какой-то приносит финансовый или нет – сложно сейчас сказать. Потому что не понятно, на самом деле, за что люди платят.
До конца не понятно. Во-первых, денег у людей, в принципе, и не только в нашей стране, но и во всём мире стало как-то так поменьше. Вот поменьше. И люди избирательны стали. Я знаю, что у меня есть очень много слушателей – публики, у которой просто нет возможности билет купить на концерт. Вот нету! Поэтому я ругаюсь всё время с организаторами моих выступлений – с одной стороны, я хочу сохранить какую-то свою финансовую независимость, значит, мне нужно зарабатывать, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что задирать цену на билеты совершенно нельзя. Да, публика приходит, но я вижу, как людям трудно покупать дорогие билеты. Трудно. Я это замечаю. И как-то мне не по себе.
— Да, а ещё хочется с кем-то прийти на концерт, а это, по крайней мере, двойная цена.
— Средняя заработная плата работника ИТР, так назовём, она всего лишь в пять-шесть раз больше в месяц, чем нужно потратить на концерт, пойдя с дамой – со своей супругой и ещё взять сына, предположим. Это просто караул. Более того, надо купить пирожное, надо доехать на такси и вообще – туфли приобрести для этого вечера, кстати. То есть это всё превращается в какую-то головную боль для обычного моего зрителя. 85% моих зрителей таких средств просто не имеют.
— Ну, вот у мэтра День рождения. Вся Республика Саха (Якутия) поздравляет Вас, а я хочу попросить: может быть, Вы смогли бы сказать свои пожелания зрителям, молодым музыкантам, которые смотрят это наше интервью?
— А я сказал бы ребятам: кровь, пот и слёзы. Если не будет этих составляющих, ни черта у вас не выйдет, ребята. Ну, есть такой шанс, что не выйдет, даже если и будут кровь, пот и слёзы. Вот будете пахать-пахать, а ничего не получится. Но получиться может только тогда, когда вот это будет потрачено. В принципе, по-другому нельзя. А потом, знаешь, тут тоже не факт – что у кого получилось.
Проблемно жизнь устроена, как таковая. Вот сидишь – вроде бы тебе 67 лет исполниться должно, вроде бы очень много чего-то сделано, вроде бы ты ещё такой резвый – но то рука болит, то ещё чего-то, то спать хочется лишних 2 – 3 часа, не охота никуда ехать. Но надо себя заставлять. Помнишь, как в анекдоте: «Ой, я такой голодный, совсем не ем ничего – а надо себя заставлять!»
Надо заставлять себя «пахать», иначе никакая энергия не выделится и, вообще, тогда надо на другую работу идти. Потому что быть плохим или средним музыкантом – ну, совершенно нельзя. Надо быть только очень сильным музыкантом, очень хорошим, тогда ты можешь получить большую радость от своей деятельности. И в этом весь смысл.
