Александр Градский
Театр одного актера

– Передай микрофон, и вырубите вы уже свет в зале! – сказал Голос, который я где-то когда-то слышал. Не найдя в себе сил противостоять хоть как-то этой повелительной интонации, зал послушно погрузился во тьму египетскую…

Чтобы уже через секунду вспыхнуть, заиграть, засверкать, заискриться тысячами лучей, простреливающих пространство навылет во всех возможных и невозможных направлениях…

Эти бешеные половецкие пляски света и тени, эта невероятная мелодия, этот завораживающий Голос, поющий известную песню на неизвестном мне языке…

Когда я не без некоторого напряжения воли вышел, наконец, из состояния «нечаянной радости», Александр Борисович Градский весьма буднично произнес: «Ну, вот и опиши все, как увидел…»

Ну, вот я и описал все… Как мог.

– Александр Борисович, в сентябре 2015-го года здание вашего Театра в торжественной обстановке, то есть при огромном стечении руководящих лиц, журналистов и прочей заинтересованной публики, вступило, наконец, в эксплуатацию. Какое чувство вы в связи с этим испытали, учитывая, что события этого вы ждали более двух десятков лет?

– Чувство глубокого облегчения я испытал! Но это было очень недолгое чувство, недолгое… Потому что сразу же какие-то проблемы налетели, и стало как-то «не до чувств».

Вступили, что называется, в должность?

В должности-то я давно, в должности художественного руководителя муниципального театра… Просто у этого театра здания не было, а работу-то мы вели… Ну как же, у нас было два помещения, мы в них сидели, делали концерты, делали гастроли, делали даже постановки… Но реконструировать здание начали в 94-м, а выдали нам его в 91-м: три года я судился, доказывая, что решение правительства Москвы было законным.

– Что само по себе уже любопытно…

Что само по себе, я бы даже сказал, весело! В общем, интересное было время, время странных, непонятных, недействующих решений, законов… Одно государство сменялось другим, все условия существования, в том числе и бюджетных организаций, тоже поменялись существенным образом… Что-то определенное стало вырисовываться только к концу 90-х.

– Руководство театром – это заботы, как известно, не только творческие, это заботы еще и хозяйственные. Нет страха, что хлопоты по хозяйству вас «съедят»? Не боитесь переквалифицироваться в завхоза?

– Во-первых, я ничего не боюсь, во-вторых, это не так сложно, как кажется! У меня всегда были «хозяйственные заботы», не только я как соловей пел и чего-то там такое из себя изображал… Если ты справляешься, и это тебе не в напряг, то почему нет? Тут есть свое преимущество: когда ты замыкаешь все на себя, потом можешь корить только себя самого за неудачное решение… Если ты кому-то что-то поручил, и это не получилось, то виноват только ты! Потому что ты поручил дело не тому человеку.

– Александр Борисович, а много «не тех людей» трудится под вашим чутким руководством в «Градский Холл»?

– Под моим «чутким» руководством, в котором чуткости, Саша, нет ни на грош, трудится сто пять человек, включая оркестр и солистов. «Ошибаюсь ли я в своей кадровой политике?» – конечно же, хотите спросить меня вы. Бывает и ошибаюсь… Но если я ошибся и взял не того человека, выясняется это, к счастью, довольно быстро. Непрофессионализм – такая вещь, которую трудно долгое время держать в себе… И могу вас заверить, что практически все наши сотрудники имеют высочайшую профессиональную репутацию.

– А как строится репертуарная политика вашего Театра? Вы всем желающим даете возможность выступить на этих подмостках? Геннадий Хазанов, например, возглавив Театр Эстрады, пускать «к себе» людей, чьи актерские возможности он оценивал невысоко, категорически отказывался… На ваш взгляд, это правильная позиция?

– Не берусь судить: правильная она или не правильная. Может, Гена и прав, может у него есть стратегическое видение, каким должен быть его зал или не должен… Может, он поссорился с кем-то! Могу точно сказать одно: это позиция – не моя! Если ко мне приходит человек и говорит, что хочет снять зал, я ему отказывать не буду.

– А низкий художественный уровень того, что делает этот человек на сцене, вас, например, смущать не будет?

– Пусть он сам отвечает за свой низкий художественный уровень перед зрителем. В конце концов, он – такой, каким он хочет быть… И это его право! Я учить никого не собираюсь, советов никому не даю. Тем более, их у меня никто и не спрашивает.

– А как же свойственная вам категоричность в суждениях?

– Мне свойственна прямота. Категоричность мне совершенно несвойственна. Это просто очередной ярлык, который когда-то на меня повесили… Заметьте, я давно не называю фамилий, лет пятнадцать уже… Хотя есть множество вещей в нашей музыкальной жизни, которые мне не нравятся и неприятны… Какая же это категоричность?!