Александр Градский:
Андрей КОЛОБАЕВ |
ЕГО называют «дедушкой русского рока», диссидентом от музыки, правдоискателем по жизни и бунтарём-одиночкой. Одни считают его непревзойдённым гением, голосом № 1 на профессиональной сцене, другие, отдавая должное его недюжинному таланту, награждают эпитетами, из которых самое приличное слово — «гадский»…
— АЛЕКСАНДР Борисович, помните, как петь начали?
— Лет в десять. Но хреново… Ха-ха-ха! Между прочим, в детстве у меня был такой же тонкий голос, как у Робертино Лоретти. Помню, как с песней «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой» я пришёл пробоваться в хор Дома культуры. И меня даже приняли. Но я её спел один раз только. Что интересно, потом, годы спустя, её автор Серафим Туликов был единственным воздержавшимся при приёме меня в Союз композиторов.
— Вы в детстве семь лет занимались скрипкой. Я с трудом представляю Градского-подростка, по шесть-семь часов наяривающего скрипичные гаммы, да ещё живя в коммуналке…
— На самом деле у меня это занимало не так много времени — 2–3 часа. А то, что в квартире живут 38 человек… что делать. Мои родители очень хотели, чтобы я занимался музыкой, а я был маленький очень — мне было 7 лет. Что я мог «хотеть»? В то время было модно отдавать детей учиться музыке…
— Наверное, вы напрочь были лишены простых детских радостей — футбола, дворового хулиганства…
— Нет, я не был ничего этого лишён. Именно поэтому из меня, может быть, и скрипач не получился, так как я тратил не 7–8 часов в день на занятия… Я всегда занимался спортом. Сначала футболом, потом волейболом, борьбой, карате… Даже в шахматный кружок ходил. Тем не менее я закончил музыкальную школу, получил диплом и, видимо, какие-то надежды подавал. Но к тому времени уже появились «Битлз». Было такое глобальное эмоциональное потрясение, что уже ни о какой скрипичной карьере речи быть не могло.
Я был уже взрослый, мама умерла, и я себя чувствовал человеком ответственным. В 14 лет уже играл рок-н-ролл в ансамбле польских студентов «Тараканы», в 16 — организовал собственную группу «Славяне», а чуть позже — группу «Скоморохи», которая первой в СССР сделала рок-программу на русском языке.
— Рок в семидесятые в СССР был под жёстким полузапретом — рокеры, по сути, были «подпольщиками», нелегалами. Благодаря чему к вам пришла такая популярность?
— Благодаря песне Али Пахмутовой «Как молоды мы были», которую я спел, и фильму «Романс о влюблённых», к которому я написал музыку. Востребованность была в такой степени велика, что мне платили самые высокие гонорары — начиная с 1975 года я был одним из, может быть, двух-трёх самых высокооплачиваемых артистов во дворцах спорта. Почему? Да потому что я в любом городе мог собрать залы (например, давал 20 с лишним сольных концертов в питерском зале «Юбилейный», где было шесть тысяч мест, — по три концерта в день, итого 18 тысяч человек в день). Сегодняшним гастролёрам такие цифры и не снились, они даже не понимают, что это такое.
— Интересно: «высокие гонорары» — это сколько?
— Я не хочу об этом говорить.
— И всё-таки… Существовали же официальные расценки филармоний: «потолок» — не более 30 рублей за сольный концерт.
— Мне платили 400–500 рублей за концерт. Я получал полторы тысячи рублей в день за три двухчасовых сольных концерта в трёхоктавном диапазоне. Тогда никто столько не получал…
— У АЛЕКСАНДРА Градского есть личные законы, которые он никогда не нарушит ни за какие деньги? Так называемые принципы…
— Да полно! Всегда говорить то, что думаешь. Если я хочу говорить, говорю. Если не хочу говорить, не говорю.
— Вас не смущает выступать в одном концерте с поющими под фонограмму группами-однодневками?
— Я уже давно себе сказал, что должен на это отвечать: «Мне всё равно». А всё равно или не всё равно — это большой вопрос… Я профессиональный человек, могу выступить где угодно — хоть в шахте, хоть на дне рождения проститутки, где угодно… Я заставлю слушать себя всех.
— Приходилось… на дне рождения?
— Было что-то в этом роде. Это нормально. Когда тебе платят, никакого значения не имеет… Шаляпин пел на таких вечерах — уж на что великий исполнитель. Важно, чтобы ты после этого не садился ни с кем за стол, не был вась-вась. Отработал, получил деньги, сказал: «До свидания!» Люди к этому уже привыкли — даже самые что ни на есть крутые.
— Итак, популярность вам принесли фильм «Романс о влюблённых» и песня «Как молоды мы были»…
— Ну конечно! Пять раз это было показано в течение года по телевизору. Для меня этого оказалось достаточно. Сегодня пять раз в день показывают Киркорова, и то этого иногда бывает недостаточно… Ха-ха-ха!
— Случайно совпало, что вы написали музыку к фильму Кончаловского и почти одновременно женились на бывшей жене его брата Никиты Михалкова?
— Это случайность, конечно. Когда я Настю Вертинскую первый раз встретил, я даже не знал, что она была женой Никиты. Я увидел: классная, умная женщина, очень красивая, подумал, дай приударю. И получил от ворот поворот. В первый момент… Это был или конец 1975-го, или начало 1976 года. А потом мы встретились в Крыму и как-то вот так сошлись.
— Борис Хмельницкий, который в ту пору был женат на Марианне Вертинской, рассказывал, что испытывал некий дискомфорт от такого «звёздного» окружения. Вертинские, Михалковы…
— Я не испытывал никакого дискомфорта. Потому что я был не просто рокером, я был суперпопулярным рокером уже в то время. И мне было абсолютно плевать на «значение» Михалкова, Вертинского, Вертинской и всех их, вместе взятых. Для нас этот свет или полусвет, как она сама говорила тогда, это всё была какая-то ерунда советская, в том же ряду, что комсомол, партия, профсоюзы… Мы на это смотрели свысока и поплёвывали. У нас была своя собственная жизнь, и я просто помню, как на нашей с Настей свадьбе… Каково было отношение ко мне со стороны её друзей, коллег по сцене, Олега Табакова…
— Негативное?
— Оно было не негативное, а такое… «наша гениальная Настя вдруг вышла замуж за какого-то молодого рокера. И с чего это она вдруг?» Жалели… А потом произошла замечательная, смешная вещь. Мы как-то в очередной раз поссорились, не разговаривали, Настя плохо себя чувствовала, и в это время состоялся мой сольный концерт в ЦДРИ — Центральном доме работников искусств. До этого у меня не было концертов в Москве — не разрешали официально (были только подпольные выступления в каком-нибудь клубе, институте, ДК МАИ). И вдруг меня приглашают в ЦДРИ. С подготовкой, хорошими билетами… И вот когда Настя пришла больная, с температурой под 40, а её не пускали и пришлось продираться через все заслоны… А в зале было мест 800 и на улице — около 2 тысяч человек. Когда она увидела этот ажиотаж, что творится в зале и за его пределами, то была просто потрясена — после этого мы две недели были в идеальных отношениях… Зато потом поссорились опять, и уже навсегда. Сейчас об этом весело вспоминать. Она об этом вспоминать не любит, считает наш брак ошибкой. А я считаю, что никаких ошибок в жизни не бывает — всё очень полезно.
— Вы выступали на одной сцене и с Азнавуром, и с Кристоферсоном… с Лайзой Миннелли. Она хорошая певица?
— Миннелли — блестящая артистка, фантастически эмоциональна и изумительно энергетична. Но петь не умеет. Кстати, её мама — Джуди Гарланд — пела гораздо лучше… Просто в моём представлении умение петь — это встал ночью с кровати и… записал свою партию. У нас было так: каждый должен спеть несколько фраз песни Шарля Азнавура (он ведь армянин — Азнавурян), посвящённой армянским событиям, тому времени, когда произошло землетрясение в Спитаке. Лайза шесть или семь раз спела, и все семь раз фальшиво. А я спел сразу. Когда она меня спросила: «Откуда ты такой взялся?» — и я сказал, что из России, она не поверила. «Там так петь не умеют!»
— Обидно! Как же так, а Шаляпин?
— Думаете, она знает, кто такой Шаляпин?! Миннелли вдруг говорит: «Если ты русский, скажи мне durty words!» То есть, мол, скажи мне грязные слова на русском языке. Я её отматерил, она как закричит: «Да-да, Барышников мне то же самое говорил!» Это было очень весело… А потом я уехал на разбитом такси в аэропорт и улетел домой. А она в огромном лимузине с девятью собаками, пятнадцатью телохранителями и четырьмя чемоданами направилась к себе в апартаменты. Шоу-бизнес. Чтобы быть богатым, не обязательно хорошо петь.
— ГОВОРЯТ, вы строгий «режимщик»: если дня три назад выпили рюмку-другую, то не согласитесь давать незапланированный концерт?
— Не с того места. Если я знаю, что у меня концерт, то я не пью.
— Тем не менее у вас всё-таки был инцидент на эту тему — с Большим театром?
— А с Большим театром дружбы не получилось вот почему. Евгений Светланов позвал меня поработать в «Золотом петушке» как приглашённого артиста. И очередной спектакль был назначен, кажется, недели через три. Но мне вдруг звонят из театра: у нас замена, у вас вечером спектакль, будет австрийский посол. Я сказал, что вчера пил пиво, и отказался. Не могу же я экспромтом после вечернего возлияния петь сложнейшую партию с диапазоном в три октавы. О таких вещах надо заранее сообщать. К приглашённому исполнителю тоже нужно относиться с уважением. В Большом по этому эпизоду было разбирательство, и…
— Градского решили больше не приглашать?
— У меня несколько другая история, нежели с Волочковой. Настя цепляется за то, чтобы быть в этом Большом театре, даже если ей не дают работать. А меня оставляли работать, а я сказал: «Пошли вы, ребята… вместе со своим Большим…» И они пошли… Смешно.
— Как свой голос оберегаете-лелеете? Курите?
— Курил! И много, потом бросил. Потому что я услышал, что это влияет на связки. Больше никак не «лелею».
— Не раз слышал мнение, что свой великолепный потенциал вы реализовали процентов на 60…
— Глупость абсолютная! Тупость, чушь собачья. Когда люди такое говорят, они имеют в виду реализацию в средствах массовой информации. Но я тогда спрошу… Есть певица Алла Пугачёва (которая всегда весьма и весьма была талантлива). Если начать разбирать, что она серьёзного сделала после 84-го года, выяснится, что в творческом отношении — 2–3 песни. И всё — за 20 лет работы! А когда мы говорим о ней как о суперзвезде русской эстрады, примадонне, ни у кого сомнений не вызывает, что она «полный вперёд». Задаю вопрос: почему, если человек за 20 лет ничего не сделал вообще? Она что — спела что-нибудь, как Мария Каллас? Нет. У неё 3–4 песни Минкова, спетые замечательно, есть несколько блестяще сделанных записей в фильме «Король-олень», есть прекрасная работа в моей опере «Стадион», в фильме «Ирония судьбы». Но всё это к большому искусству — настоящему свершению — отношения не имеет. В чём же тогда дело? Почему же этот человек — безоговорочная суперзвезда № 1? Почему такая суперпопулярность, такой суперинтерес ко всем проявлениям её жизни? Ответ: а хрен его знает! Причём я тоже называю её № 1, но не знаю почему… И почему я выпускаю пластинку за пластинкой, делаю свершение за свершением в музыке, а критики считают, что я себя не реализовал?! Вы чего? У меня 18 сольных альбомов, три балета, три оперы… Они изданы и регулярно продаются за деньги. Хе! Поставь на моё место Эрика Клэптона, он вообще ни одной пластинки бы не записал, если бы ему самому пришлось машину заводить по утрам при минус 25°.
— КТО-ТО из известных музыкантов говорил: «Для того чтобы соблазнить женщину, мне необходимо довести её до рояля».
— Это говорил знаменитый Додик — Давид Ашкенази, аккомпаниатор очень хороший, Шульженко аккомпанировал. Был такой еврейский анекдот. Когда еврея-пианиста — щуплого, носатого, некрасивого — спрашивают, как он так может одну женщину за другой соблазнять, он говорит: «Мне главное — её довести до рояля!»
— Александру Градскому было этого достаточно?
— Да, было иногда и этого достаточно вполне. Гитара, молодой, крутой, рот открыл — и всё. Ничего не надо делать. Как сегодня моему сыну… Он просто красивый парень — 24 года, метр девяносто рост, ему даже петь не надо. Он улыбается, и все готовы… к нему быть благосклонными.
— У вас при слове «женщина» глаза загораются… Вы человек влюбчивый?
— Я люблю женщин! Я — воинствующий натурал. Но иногда останавливаюсь. Вот один раз остановился на своей третьей жене на 20 лет, сейчас остановился на своей девушке. Мы живём вместе уже три года, и не хочу подробнее распространяться на эту тему, но у нас всё хорошо. Как я считаю. Не так всё просто, как может показаться, но, тем не менее, не так всё безнадёжно сложно. Мою нынешнюю подругу зовут Марина. У нас очень большая разница в возрасте — ей 25 лет.
— Раньше вы часто говорили, что вы с женой вместе более 20 лет, у вас двое детей и ничего больше в жизни для счастья не надо. И вдруг такая резкая перемена…
— Причина перемены проста — люди устают друг от друга, любовь уходит.
— Это неизбежно?
— Нет, этого можно было избежать, я считаю, но мы не смогли этого сделать. В результате сын живёт со мной, дочь — чаще со своим другом, они оба уже взрослые, в то же время дети прекрасно общаются с Олей (моей бывшей женой).
— В личных отношениях вы какой: сдержанный, всё просчитывающий или наоборот — легкомысленный, склонный к сумасшедшим поступкам?
— Если я женщину не добивался в первые два дня, она переставала для меня быть интересной. Единственный случай в моей жизни был только с Настей, где я получил, как говорится, «отлуп» полный, и только через полгода она сама меня нашла и, в общем… сама соблазнила. Я всегда мерил эти вещи так: если мне с женщиной хорошо не только сейчас, но и через час, два, три, если я не хочу, чтобы она уезжала… Вот такое в моей жизни было всего четыре раза, и всё.
— В одном из интервью вы признались, что каждый роман у вас заканчивается свадьбой…
— Роман — да, но не увлечение. Первую мою жену звали Наташа. Мы были молоды и относились к этому несерьёзно. Наш брак продлился полторы недели. У нас с Наташей был роман, потом он стал затихать, и нам показалось, что если поженимся, то всё вернётся. Когда мы поняли, что у нас ничего не получилось, — разошлись. Сожаление по этому поводу было, но трагедии никакой. Брак с Анастасией Вертинской продлился три года.
— А на так называемые милые глупости вы способны?
— Делаю иногда. Но лучше об этом не рассказывать… Некоторые даже считают меня очень добрым, как это ни странно.
— Раньше на вопрос «не собираетесь ли засесть за мемуары?» вы отвечали, что не пишете из соображений самосохранения, а если напишете — многим непоздоровится. Не передумали?
— Многие издательства — не два и не три — мне предлагали написать и издать книгу. Я сказал: «Ни за какие коврижки. Не хо-чу. Вот когда руки-ноги отнимутся…»
— Ну а детскую мечту вы реализовали?
— Конечно! Я могу сделать всё, что хочу. Главная мечта заключалась в том, что я должен стать таким умельцем, чтобы для меня не было никаких преград. И я им стал. Я сегодня могу спеть и как Фредди Меркьюри, и как Паваротти. А этого не может сделать ни один певец в мире. Технически…
— Действительно вас можно разбудить в три часа ночи и…
— Да! Ни один певец не может сделать этого циркового номера. Я подчеркиваю, что это во всех смыслах всё равно цирковой номер — спеть одну вещь, как Паваротти, и другую — не хуже, чем Меркьюри. Это цирк! Но есть ещё какие-то свои вещи, которые я пою только так, как я, и никто их не сможет сделать так, как я. Вот это, наверное, и останется.