Александр Градский:
«Я не знаю, что такое рок-опера»

Вот что бы там ни говорили, а Градский – это голос. И бешеная энергетика, которая пробивает зал через все недостатки акустики и аппаратуры. На прошлой неделе маэстро блеснул в Волжском единственным концертом «От Верди до блюза». Исполнял арии из опер, романсы, песни собственного сочинения: знакомые и новые, а также блюзы, определенные им как «особая форма тоски американского негра в ночь с пятницы на субботу». Хотя негров в зале не наблюдалось, публика принимала все и с абсолютным восторгом. После концерта, сбора многочисленных не по сезону букетов и раздачи автографов, Градский пообщался с журналистами. Серьезно и основательно.

НЕ СПОСОБЕН ПОДЧИНЯТЬСЯ

– Александр Борисович, на каком инструменте вы научились играть раньше всего?

– На скрипке. Родители отдали меня в музыкальную школу, и я ее окончил.

– А свою первую гитару помните?

– О да! У дяди на даче валялась шестиструнка. Такая, за десять рублей. Я даже помню первое произведение, которое пытался играть. Была такая песня чешская: «Направо – мост, налево – мост». А первая электрогитара была пятиструнка самодельная. Году в 65-м, по-моему. До этого я пару лет пел в МГУ. Мы ходили туда потому, что это был такой рассадник свободы.

– Вы пели в «Золотом петушке» у Светланова. Это ваш единственный опыт выступления на сцене в опере?

– Да. Хотя я окончил Гнесинский институт, мог выбрать оперную карьеру. Но я не стал. В семьдесят третьем мы втроем пришли в Большой театр: я, Галя Калинина, Наташа Троицкая, и всех троих забраковали. Девчат Вишневская задолбала: она за год до отъезда лютовала, не хотела никого пускать в Большой. Потом, когда она свалила, Галя стала народной-перенародной. Но в театре работать тяжело, я не смог. У меня нет никакого пиетета перед Большим театром. Сейчас это такое рутинное место, где скоро танцевать разучатся, не то что петь. Подобное уже было в двухсотлетней истории Большого.

– Вы осуществили мечту, свою, да и, наверное, любого певца, – выступили в «Карнеги-холле».

– Да, в девяносто первом году. Там была замечательная атмосфера. Сидит 2800 человек, из них человек пятьсот вообще меня не знают. Это англоязычные люди, которые просто каждую пятницу ходят в «Карнеги-холл». Но концерт был сумасшедший.

– Вы – автор рок-оперы «Стадион». Сейчас, когда в моде мюзиклы, нет желания создать нечто подобное?

– Я делаю спектакль, оперу по «Мастеру и Маргарите». Все время говорю, что делаю, делаю, а сам…

– Потусторонние силы мешают?

– Лень моя мешает. И потом, если делать такой проект, надо все бросить: и гастроли, и театр, созданием которого я занимаюсь. Но надо, надо записываться. Чисто физиологически моя партия трудная: я пою Иешуа и Мастера. Мало ли что, голос пропадет.

– Это будет рок-опера?

– Я не знаю такого слова – «рок-опера». Рок – это просто средство. В «Мастере и Маргарите» будет много разной музыки: и джаз, и цыганщина. Потому что все это есть в романе, он полистилистичен.

– Вы сказали о своем театре, не планируете вырастить там учеников?

– Только если это будет школа, где я буду командовать. Я технически не могу подчиняться, а подчиняться дураку вовсе обидно. Два года я преподавал в Гнесинке, у меня учились неплохие ребята: Марина Хлебникова и другие. Но набирал их не я. В своем деле лучше самому быть начальником.

КОМПОЗИТОР – МАТЕМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА

– Вам не грустно, что «Антиперестроечный блюз» вновь так актуален?

– Это как раз хорошо, значит, я могу угадывать какие-то вещи. Мы его сейчас на своего президента примеряем. А у меня был случай другого рода, в Белоруссии. На словах про лыжню, проложенную в пустыне, дикий хохот, невозможно петь дальше.

Оказывается, у них накануне выпал снег, и Лукашенко приказал в субботу всем на лыжню. Снег за ночь растаял, а отмены приказа не поступило. И они всей страной, как дураки, стояли на лыжах в грязи.

– Вы подписали письмо к Генпрокурору по поводу усиления наказания за жестокое обращение с животными.

– Да, Лена Камбурова попросила. Я ее очень уважаю, поэтому подписал. Но думаю, чиновники ничего не будут делать. Они никогда ничего не делают, пока под ними кресло не загорится. Вот ведь удивительно: «до власти» и «после власти» это вполне приличные люди. Я с ними общался. Но в момент нахождения «во власти»… Это все у Шварца описано в «Драконе»: человек входит в роль и меняется кардинально. Я думаю, что было бы, если б я этим занялся. Неужели тоже стал бы негодяем?

– Как вы относитесь к создаваемому проекту «Наши» и участию в нем рок-музыкантов?

– Я думаю, это болезнь молодых руководителей страны. Им все кажется, что они могут чего-то там инициировать и за ними куда-то там пойдут. Не понимают, что все инициативы в России рождаются снизу. Вот новый гимн они утвердили, а он на фиг никому не нужен. Я еще Волошину говорил, что гимн – дерьмо. Потому что музыка плохая. Я написал гимн на музыку князя Львова «Боже, царя храни». И когда исполнял, чувствовал воодушевление в зале. Или «Идущие вместе», пока были деньги и им выдавали майки-трусы, они ходили строем. Денег стало меньше, и никому это не надо. Теперь вот «Наши». «Наши» – это что, те, кто за администрацию президента, а кто за потенциально другого президента, те, значит, «Не наши»? Бред собачий. И название дурацкое.

– Возможна оранжевая революция в России?

– Я не верю в революцию такого цвета в России. В России возможна только красная революция, я не имею в виду цвет знамени. И не дай бог, если она случится. Роз не будет, будут убивать. Бескровной была революция 91-го года, потому что нечего было делить.

– Как вы оцениваете шансы Натальи Подольской на «Евровидении»?

– Нулевые, 12-13-е место, не выше. Они почти все поют фальшиво, не привыкли петь живьем. А на «Евровидении» надо петь живьем. Но в жюри, кроме Максима Дунаевского и Володи Матецкого, никто не мог услышать фальш. А в Европе народ сразу слышит фальш, у них же музыку в школе преподают на должном уровне.

– Андрей Кончаловский рассказал о своем знакомстве с вами в книге «Низкие истины»…

– Там все неверно. У него память плохая, он же киношник, художник, образное мышление. А я композитор, это математическая работа, другой склад ума. На самом деле, все было гораздо хуже: я его просто послал, потому что он вошел в студию во время записи.

– А вы не собираетесь мемуары написать?

– Зачем? Если я напишу то, что знаю, придется со всеми перессориться. Я же буду писать правду, фамилии называть. Пускай лучше люди живут в мифологии, которую создали.