Александр Градский:
Я умею такое, чего не может никто

Мэтр принимал меня у себя в квартире-студии на улице Горького. Композитор и исполнитель, коему уготовано место в сонме великих музыкантов мира, сегодня, как и многие, терпит земные неудобства: в день нашей встречи, например, у него отключили горячую воду. Ванну для своего преданного Орфея безропотно нагревала его Мелодия – привлекательная блондинка Марина. Орфея очень насмешило, что на интервью к нему пришло такое умственно незрелое существо, как я. Он прыснул от смеха, открыл бутылку с соком и с видом комического обжоры Фальстафа запихнул в рот большую венскую сосиску: «Ну, давайте, спрашивайте».

– В последнее время вы являетесь в СМИ чаще с «разоблачениями» попсы. Вас не смущает, что журналисты эксплуатируют вас преимущественно в этом качестве?

– Существует некий социальный вопрос. И я не отказываюсь по нему высказываться, потому что знаю его хорошо. Видимо, журналисты тоже считают, что я знаю его хорошо. Кроме того, я литературу знаю неплохо, отчего у меня нормально подвешен язык. Я довольно удачный эксперт в этой области, потому что никогда не использовал вокальную имитацию. Я работал по два, по три двух- трехчасовых сольных концерта в день в трехоктавном диапазоне, хотя это, по сути, цирковой аттракцион. Я довольно сильно уставал. Поэтому ограничивал такие выезды до одного раза в месяц по десять концертов. Сейчас времена изменились. Можно подготовиться к одному вечеру и хорошо заработать. Если ты не стяжатель и не хочешь все деньги мира, одного-двух концертов при аншлаге вполне достаточно для достойной жизни.

– Однажды на телефонный вопрос, почему вы участвуете в телешоу, которые не любите, вы ответили: «Но должен же кто-то правду людям говорить!»

– Нет, я не мог так сказать. Это про меня так могли сказать в телетрансляции. Нельзя говорить: «Я говорю правду!» (смеется). Это всегда подозрительно.

– Значит, пророк, несущий свет истины в темные пещеры, – это не ваше амплуа?

– Обычно пророком человека делают обстоятельства или другие люди. Настоящий пророк никогда не претендует на эту роль и старается сделать все, чтобы его не зачисляли в гуру. Я никогда не строил из себя никакого пророка. Но я очень много раз угадывал. Когда ты часто угадываешь, к тебе начинают приклеивать всевозможные ярлыки. А когда ты угадываешь многие годы: пять, десять, тридцать лет – это становится подозрительным (громко смеется). Начинаешь подозревать самого себя в «пророкизме». Но на самом деле к этому надо с юмором относиться. Чепуха все это: «дедушка русского рока», «отец русской демократии».

– Вы считаете себя гением?

– Дурацкий вопрос. Считать себя гениальным невозможно. Человек может считать себя одаренным. Да, я считаю себя одаренным. Я считаю себя работоспособным. Я многие вещи умею, которые не умеет вообще никто.

В музыке несложно дать профессиональную оценку. В поэзии – сложнее. В философии практически невозможно. А музыка вся математична, алгебраична и даже иногда геометрична. А меру таланта: кто ты – гениальный, одаренный, просто талантливый, невозможно самому определить. Хотелось бы, конечно, ё – мое (смеется). Но это потом о нас скажут, если скажут. А то могут вообще забыть: «А кто это такой?» – «А этот, который в передачах что-то говорил, что нельзя под фанеру петь. Ну да, с волосами длинными. Помнишь фамилию?» – «Че-то не помню» (смеется).

– Вы боитесь забвения?

– А я же не знаю! Когда я буду умирать... а я буду умирать в зените славы, я так полагаю. – Хе-хе-хе… Даже если мне будет девяносто. А уж если будет шестьдесят, так и тем более. У меня будет полная эйфория (хохочет). При том что, может быть, будет болеть голова (смеется).

У меня есть имя и фамилия – и все

– Вас считают человеком с необычайным самомнением.

– Стоп-стоп. А вы сейчас заметили это? Вы заметили во мне это необычайное самомнение?

– Ну, очевидная уверенность в себе…

– Ну, это разные вещи! Но я иногда бываю очень не уверен в себе. Если, например, общаюсь с людьми другой профессии, бывает выгляжу как обыкновенный школьник, детсадовский ребенок. Мои сын и дочь, которые блестяще знают английский язык, по сравнению со мной, «англоязычным» , просто академики и профессора.

– А в музыке вам случается чувствовать неуверенность?

– В музыке мало людей, перед которыми я бы мог склонить голову, потому что это моя профессия. Только в других каких-то вещах, в которых я не разбираюсь. Я, например, не умею на лыжах кататься. Ну так, могу километр пробежать, но потом мне плохо станет.

– Вы не сожалеете, что стали рок-музыкантом? Все-таки, в глазах профессионалов классической музыки эта приставка выглядит несколько уничижительно.

– Я не могу разочароваться в том, что получилось. А получилось у меня многоплановое музыкальное самовыражение. Я могу выражать себя в самых разных формах. И рок-н-ролл для меня не более, чем замес. С этой моей точки зрения, Бетховен тоже рок-музыкант. Я об этом писал еще лет сорок тому назад. У нас в СССР нет рок -музыкантов. У нас есть рокеры. Как есть барды, поп-музыканты, исполнители блатных песен. А рок-музыкантов у нас практически нет. Потому что, если у нас есть рокеры, то они за редким исключением не являются музыкантами. Если у нас есть музыканты, то они чаще всего о рок-музыке знают мало.

Трудно себе представить, что какой-то рок-музыкант или рок-певец выйдет и будет нормально петь в опере в Большом театре, как я, – не в микрофон для прикола, а нормально, как положено. Я ни в какие жанры не вписываюсь. У меня просто имя и фамилия есть – и все.

– У вас не бывает сомнений в адекватности исполнения вами, например, оперных арий?

– Я оперный певец. Я пою так, как я считаю нужно сегодня петь оперу. Более того, есть в оперном исполнении такая же математика: взял дыхание, не взял дыхание, есть кантилена, нет кантилены. Взял верхнюю ноту, не взял верхнюю ноту. Ровный диапазон, неровный диапазон. Приятный тембр, неприятный тем- основных положений. Так вот, по всем этим положениям я любого смогу «убедить», любого из тех, кто сейчас поет на оперной сцене. Хотя есть у нас очень блестящие исполнители. Есть Зураб Соткилава, которого я очень уважаю. Есть Дима Хворостовский, Анна Нетребко [Внесена в санкционный список Украины «за посещение оккупированных территорий после начала вторжения, участие в пропагандистских концертах, публичную поддержку войны и режима Путина»]…

– Вы выступаете против «фанеры». Но разве правильно петь арии в микрофон?

– Конечно, по идее, это неправильно: оперная ария в микрофон не поется. Если бы у меня был концерт из камерных произведений в Большом зале с оркестром, я бы пел без микрофона. Тем более что могу легко это делать. Я в Большом театре, в «Золотом петушке» выходил и «продавливал» весь зал… Но совсем другое дело, когда ты даешь концерт в зале, который не предназначен для оперной музыки, когда оркестр не сидит в яме, а на сцене, в зале две тысячи пятьсот мест. На тебе, как говорится, сошлись интересы двух тысяч пятисот человек, и ты в одном концерте поешь и оперную классику, и русский романс, и неаполитанские песни, и джаз, и рок-н-ролл, и свои собственные песни под гитару. А ощущения звуковые у слушателей должны быть одинаковыми: ведь в театре в отличие от записи CD оперная музыка будет звучать тише рок-музыки. Я придумал подзвучивать себя и подзвучивать оркестр. Это сугубо мое изобретение. До меня во всем мире такого ни один певец не делал. Этот же эксперимент я проводил со Светлановым. Он в ужасе был! Но только первые десять минут.

– По-вашему, вы говорите с публикой на одном языке?

– Со своей публикой на своем. 95 процентов слушателей не первый раз на моем концерте. Они умеют оценить быстроту моей реакции.

– Иногда вы отпускаете колкости, будто считаете всех быдлом.

– Плохо с вами совсем. Это вы, наверное, дерьма какого-то насмотрелись (громко смеется).

– Вы так заразительно смеетесь. Голос не бережете?

– Берегу. Во-первых, я не курю. Во-вторых, не пью ни до концерта, ни после. В третьих, я никогда не распеваюсь. Мне когда-то педагог сказал: «У тебя верхних нот в коробочке лежит 28 тысяч 254 штуки, не больше, учти это и не ори как резаный».

– Говорят, можете послать по матери как нечего делать?

– Сто процентов. И очень часто, и очень умело. Но в некоторых случаях я не ругаюсь. Например, на концертах. У меня мата нет в песнях, только намеки. Но намек иногда сильнее, чем реальное выражение.

– Вы переживали в 70, 80-е грандиозный успех. Вы вели тогда жизнь рок-звезды?

– Что это значит?

– Ну, секс, наркотики и рок-н-ролл?

– Никогда. Нет, я, разумеется, любил женщин. Но это, по-моему, единственный из моих недостатков (смеется). Ну, я пью очень хорошо. Но не напиваюсь. И всегда закусываю.

– Вас всегда окружали и окружают красивые женщины.

– Да.

– Вы только с красивыми можете иметь дело?

– Нет, почему? У меня бывали разные женщины. Но чтобы задержаться, девушка должна быть очень красивая.

– А вот эта девушка, это...?

– Да, девушка. Красивая?

– Да.

– Мне тоже так кажется. (Орет в сторону) Марин, ты красивая! А-ха-ха, сразу очнулась! Одевайся, там Лебедев уже застыл! (Лебедев – это друг маэстро. – Е.К.)

– Вы пишете оперу «Мастер и Маргарита» несколько лет.

– Не несколько, а 31 год.

– Как же так?

– Вот так. Пока боюсь начинать. Начну. Послезавтра (громко смеется).

– Когда все-таки премьера?

– Не скоро (смеется).

– Где ваша опера будет поставлена?

– Она не будет поставлена. Ее невозможно поставить. Я даже не знаю, смогут ли ее спеть на записи. Таких исполнителей у меня пока нет.

– Что же это за колосс?

– Это опера с использованием всех возможных жанров, какие только есть: с цыганской музыкой, рок-н-роллом, блюзом, классикой, Штраусом.

– Вы так и Вагнера переплюнете!

– (Смеется) Правильно. А кто может Вагнера поставить? Никто из людей не может выдержать «Гибель богов» (смеется). Хотя это абсолютно гениально написано.

– У вас на стене портреты: вы с президентами. Для вас это важно?

– Нет, просто так прикольно.

– Вы успех оцениваете премиями?

– В какой-то степени. Потому что одновременно со мной оценивается куча всякого дерьма. Но от этого оценка меня самого меньше не становится. Я знаю, за что меня награждают. И я не знаю, за что награждают многих других. Но я говорю: «Спасибо, ребята».

– Вы чувствуете себя сейчас скорее востребованным или скорее нет?

– Очень сложно ответить на такой вопрос. Дело в том, что относительно того, скажем так, кассового успеха, который был у меня в 70–80-е годы, можно сказать, что сейчас все гораздо спокойнее. Но относительно того, что происходит со многими другими исполнителями сегодня, у меня все в полном порядке. В полнейшем. Когда я приезжаю – и это опыт приятный в какой-то степени для меня и не очень приятный для моих коллег: у них отменяется концерт, а у меня проходит на хорошем сборе. Это говорит о том, что у меня есть какая-то своя публика, которая со мной хочет встретиться и которой я нужен. Второе. Я достаточно высоко оцениваю себя и стоимость своего концерта: потому что я пашу, халтуры, подделок – этого у меня не бывает. Люди поняли это уже давно. Мы очень чисты по отношению друг к другу.

…Во время подготовки этого материала к печати (около двух недель) А. Б. Градский написал и записал матрицы к 7 из примерно 250 номеров оперы «Мастер и Маргарита». – Е. К.