Градский: великий. Но не ужасный
По материалам: "Лица"Ноябрь 2004
|
Градский: великий. Но не ужасныйПо материалам: "Лица"Ноябрь 2004 |
|
|
|
– По-моему, вам очень непросто жить, Александр Борисович?
– Очень просто.
– Но сегодня, чтобы все было о'кей, надо льстить, улыбаться, играть по правилам. Вы же никогда не скрываете своих чувств, не пытаетесь понравиться и, кажется, делаете все для того, чтобы усилить негативное впечатление о себе.
– Правильнее будет так: я говорю всегда то, что я думаю, но я не говорю всего, что я думаю.
– Сами-то считаете свой характер тяжелым?
– Не могу понять в чем, но точно знаю, что тяжелый. Мне столько людей об этом говорили, что я поверил: Градский такой, Градский сякой, с ним лучше не связываться, пошлет… 85 процентов контактов начинаются так: здравствуйте, я журналистка из такой-то газеты… Я говорю: здравствуйте! Пауза… А вы меня не пошлете?..
– Дыма без огня не бывает.
– Я не отказывался от этой позиции, но и ничего не делал, чтобы это репродуцировать. Люди, которые вместе со мной работают в разных областях, почему-то находятся рядом со мной десятилетиями. Очень редки случаи, когда я по работе с кем-то расстаюсь. По жизни было пару раз, но я ни с кем особо близко и не сходился.
– У вас нет друзей?
– Практически нет, у меня есть очень близкие приятели.
– Зло быстро забываете?
– Не забываю, но злом на зло не отвечаю. Не отвечаю даже добром на зло. Желание только одно: больше никогда эту суку не видеть. Я не альтруист.
– А вам самому с собой бывает тяжело?
– Мне очень с собой легко.
– И вы никогда не жалеете о каком-то своем поступке, слове?
– Крайне редко. Эмоции захлестывают в какой-то момент, я перестаю себя контролировать, совершаю глупые или нелепые поступки. Потом жалею, но изменить ничего уже невозможно.
– Можно извиниться.
– Если чувствую, что был неправ, извиниться несложно.
– С возрастом эмоциональность усиливается или вы все-таки становитесь терпимее?
– Становлюсь более спокойным, да и здоровье надо беречь. И со временем становится ясно, что тут, тут и тут реагировать не надо, потому что это просто бессмысленно.
– Торопитесь жить?
– Времени очень мало.
– А у вас меж тем два «долгостроя»: создание собственного театра и опера «Мастер и Маргарита».
– Вот сделаю концерт сольный юбилейный, посмотрю, какие у меня финансовые ресурсы. Ведь там я не один задействован. Чтобы сделать оперу, надо собрать вместе нужных солистов, несколько коллективов. Потом, если начать, то остановиться невозможно, это заберет всю душу года на два. А есть вещи, от которых я не могу отказаться. Слава богу, театр раньше чем через два года сделан не будет, и у меня есть шанс за это время все-таки записать «Мастера».
– Вы вроде сейчас нечасто гастролируете по России?
– Езжу, но редко, 3 – 4 раза в месяц. Я так жизнь себе организовал, что в принципе могу никуда не ездить и деньги будут идти.
– Вам можно только позавидовать. Ну а что с театром? Правительство Москвы вроде выделило недавно 21 миллион долларов. Теперь наконец закончите строительство?
– Я не виноват, я не финансирую этот проект. Лужков, по крайней мере, ни разу от меня не отказался. Деньги выделяются, но понемногу, изящно. Я не тот человек (при всем своем жестком характере), чтобы куда-то ходить, ломать двери и кричать: дайте мне это и это.
Я так рассчитал, что после 55 найду еще 10 – 12 лет, чтобы в театре что-то сделать.
– Ощущаете уже усталость от жизни?
– Есть немного. Но у меня есть хороший пример – Юрий Петрович Любимов. Ему тяжело, но он заводной, прекрасный человек, который в своем возрасте энергичен, умен, талантлив.
– Для вас собственный театр – удовлетворение амбиций?
– Нет, галочка.
– Лукавите, Александр Борисович. Зачем вам галочка?
– Ну, вот я это сделал! Интересно же: музыка будет звучать как надо, колонки будут стоять как надо, люди будут петь и двигаться как надо… Словом, все будет на уровне.
– Все еще чувствуете себя неоцененным?
– Конечно! Но только не слушателями. У меня есть своя публика, которая приходит и говорит: мы ничего, кроме А.Г., слушать не будем. Вообще. Ни в нашей стране, ни за рубежом.
– Готовясь к интервью, я узнала, что вам только к 50-летию дали звание народного. Поздновато вроде?
– Это в основном, скажем так, мне дали мои друзья. Просто позвонили куда надо и сказали: а чего ж… А там сказали: а сейчас мы сделаем. Президент к тебе хорошо относится, глава администрации тоже к тебе хорошо относится, и все считают, что ты народный уже давным-давно. Ну давай мы навесим тебе эту медаль!
– Есть разница – со званием или без?
– Разницы никакой. Но приятно. Тебе что-то дали, не отняли, а дали! От этого практически никакого толку нет, правда, надо сказать, что теперь определенное кладбище будет у меня, есть варианты: как только я себя плохо почувствую, приеду к директору Ваганьковского кладбища, заплачу деньги и покажу, где я хочу лежать. Правила я все буду соблюдать, мэр Москвы, кто бы он ни был на тот момент (хорошо бы Лужков), он меня, конечно, положит на Ваганьково. От осознания того, что будешь лежать в приличной компании, с Есениным, с Высоцким – хорошо!
– Так легко шутите на эту тему, а смерти, кажется, боитесь?
– Не факт смерти меня беспокоит. Пугает то, что с этим я справиться не смогу. Это то, с чем бороться нельзя.
– Можно пытаться как-то продлить жизнь…
– Заняться спортом? Неизвестно, продлит это жизнь или нет. Большинство спортсменов умирает очень рано. Очень смешная фраза из высказываний Симоны Синьоре, мне ее сказала Пахмутова: «Не огорчайтесь, что стареете, многие лишены этой возможности». Прекрасно! Особенно если учесть, что в России модно умирать молодым… А кто-то очень мудрый сказал, что в России нужно жить долго, чтобы чего-то добиться.
– Александра Николаевна – одна из немногих, о ком вы отзываетесь с уважением. Поп- и рок-исполнителей же обычно хулите.
– Я же никого конкретно не ругаю…
– Я читала ваши высказывания об Агузаровой, Шевчуке, Гребенщикове, Макаревиче.
– Ничего плохого я не говорил…
– Ну да, кроме того, что они не умеют петь, фальшивят.
– Да так и есть, но это не значит плохое. Людям нравится Гребенщиков? Кому-то – да. Кому-то – нет.
– А как же ваш принцип: «Сиди на своем крыльце, ни во что не вмешивайся, и мимо тебя пронесут труп твоего врага»?
– Если я вам скажу, что сижу на своем крыльце, я точно буду Гребенщиков, который изображает из себя тибетского монаха. А на самом деле он любит пить водку, закусывать селедкой, ходит в кожаной куртке и ездит на машине. Это все игра. Борька замечательный парень, но каждый играет в свою игру. Он прекрасно знает, что не умеет играть и петь (с моей точки зрения). Но я ценю и люблю его совершенно не за это.
– Те, о ком вы высказываетесь подобным образом, считают вас, видимо, злейшим врагом?
– Ну какие враги, если с Борькой я общаюсь, целуюсь и его люблю… И с Макаром, который не умеет ни петь, ни играть, я тоже обнимаюсь и целуюсь. И что?
– Как же они вас терпят-то?
– Как терпят? Да я им необходим! Чтобы знали, кто они есть на самом деле. Разве я говорю, что они бездари? Они люди очень талантливые – и Макар, и Борис Гребенщиков, и Жанна Агузарова. Кстати, она умеет петь гораздо лучше, чем они оба, вместе взятые. Когда я говорю Макару: ты играть не умеешь ни хрена, иди сделай аранжировку нормальную…. Это не важно, говорит Макар, мы здесь совсем о другом думали… Зачем я ему это говорю? Чтобы, когда будет пластинку делать, сел, блин, и почистил… Ну, это наши личные дела. Судьба Макара волнует меня много лет, я всегда поддерживал его во всех начинаниях. Начиная с худсоветов на «Мелодии», кончая сегодняшним днем. В следующем году моя организация будет выставлять его на Государственную премию.
– Разве так бывает, чтобы талантливый певец и музыкант не умел петь и играть?
– А Высоцкий умел петь и играть? А он вообще гений. Россия такая страна. В ней достаточно быть просто фантастически одаренным, как Андрей, Борис, Юра и еще пара-тройка ребят, чтобы стать для людей кем-то вроде Христа.
– Вы кто-то вроде Христа?
– Я – нет. Я как вещь, произведение китайского или японского искусства. Стоит где-то на полке, не каждому нужно. Не каждому понятно, но никто его не разобьет, будут бережно хранить, показывать на него пальцем и рассказывать детям небылицы – ха-ха-ха!..
– Влиятельный музыкальный журнал Billboard еще 30 лет назад назвал вас звездой с формулировкой «за выдающийся вклад в мировую музыку»…
– Да плевать. Я вообще этот термин не люблю, это такая бредятина. Ну, назвали, и хорошо. В моей жизни тогда ничего не изменилось. К счастью, сам знаю, кто я такой. В той музыке, которой я занимаюсь, достаточно самому знать, что ты можешь очень много. Серьезной музыкой занимаются люди философского склада, я себя таковым считаю. Поэтому если я хлопнул в записи три октавы и филировал ноту так, как этого никто не делает, мне этого вполне достаточно.
Вот прошел у меня концерт в Карнеги-холл, был забит зал, на улице стояло человек пятьсот без билетов, короче, большой успех. Лучший зал мира, Нью-Йорк, е-мое!.. После этого выступления я должен был утром проснуться знаменитым, с предложениями… А я спокойно сел в самолет и улетел домой.
Попросите меня назвать серьезного автора, который пишет сегодня серьезную музыку, я не знаю, кого назвать, кроме себя, люди не делают этого. Снимают вроде фильм, смотришь – тьфу…
– Вы сейчас говорите о музыке в кино?
– Не только. Чем отличаются великие режиссеры? Тем, что сопереживаешь героям, жалко героев, даже отрицательных. Я сегодня не вижу ни одной такой картины. В «Судьбе человека» есть место, когда маленький мальчик кричит: «Папка, я всегда знал, что ты меня найдешь!» Я знаю заранее, что в этом месте буду плакать… Думаю, блин, ну какой смысл мне здесь… и не могу сдержаться, потому что так все сделано Сергеем Федоровичем, что просто можно руками развести. Сейчас в картинах нет души. Все, что угодно есть: профессионализм, спецэффекты, стрелялки, «Ночной дозор»…
– Смотрели?
– Ну… Да… Ничего… Придумки… Неплохо. Важен результат, как коммерческое дело. Это успешный проект? Конечно. Ну, спасибо, ребята, молодцы, давайте дальше. Но мне не жалко вашего героя и антигероя не жалко…
– К слову, вы ведь и свои работы в кино не любите – «Романс о влюбленных», «В августе 44-го»…
– «Романс о влюбленных» – фильм устаревший в моем понимании. Я тогда еще был пацаном и не смог оказать влияние на режиссера. Для меня он устарел сразу, но это не значит, что людям картина неинтересна. Сегодня этот фильм живет, две-три других моих работы – «Узник замка Иф», «Искусство жить в Одессе», «Поговорим, брат» – тоже помнят и смотрят – может, я что-то не понимаю в кино (вру, понимаю).
Например, «В августе 44-го» можно было сделать гораздо лучше, даже с тем материалом, который был снят. Нужно было его отмонтировать нормально, музыку по-другому протрактовать. Перезапись, наконец, сделать в DOLBY (кому сказать, что такой боевик звучит только STEREО, не поверят, засмеют)… Но в кино я заказной человек, мне заплатили деньги, я сделал свою работу, и сделал ее хорошо, я пою песню из этой картины в концертах, у меня она вышла на пластинке… Но звукорежиссер оказался непрофессионалом в высшем понимании этого слова. Я ему так и сказал: у вас звука нет в картине, все ваши шорохи, летание птичек, шмелей, снарядов – чушь собачья, это неэмоционально и никого не трогает.
– А почему вы отказали Герману? Он вам роль своего отца предлагал, такое доверие выказал…
– Он требовал, чтобы я на год отказался от жизни, я тогда не знал, что это девять с половиной лет продлится. Но как я мог отказаться от музыки, не ездить на гастроли, что за чушь? Словом, я послал его. Хотя он хороший режиссер, замечательный мужик, только глупости несет очень часто какие-то, интеллигентские бредни, да и только, не его это…
– Фильм понравился вам?
– Видел отрывок, с удовольствием сыграл бы в этом фильме, но о-о-о-чень скучно и долго…
– Н-да… Всем сестрам по серьгам… Александр Борисович, у вас ведь дочь и сын. У них ваш характер?
– К сожалению, во многом – да. Это ужас просто, я не могу с ними справиться, их можно только жахнуть стулом по голове, а это исключено, потому что это все равно, что самого себя поколотить, сильно люблю обоих…
Так вот: сын работает в АФК «Система-ГАЛС», окончил Лондонскую школу экономики, занимается бизнес-менеджментом. Ему 24, дочке 19, окончила частную школу искусств в Англии, сейчас в МГУ на истории искусств. Я за них рад, они имеют силу характера. Понимаю, что они могут работать над собой, но почему-то нужна куча условий, чтобы они начали вообще работать. Оба с ленцой, может, жизнь легко дается…
– Вы же все для них сами создали, чего уж теперь…
– Ну создал… Набоков писал, что надо баловать детей, а я поклонник Набокова…
– Хочется хеппи-энда…
– Щас будет вам хеппи-энд, он называется 25-летний молдавский коньяк. Угощайтесь, а для полноты чувства – лимончик…
ТАТЬЯНА ПЕТРОВА
