Александр Градский:
После 25 лет подготовки знаменитый певец и композитор |
- Александр Борисович, вы родились вдали от столиц и крупных мегаполисов. Когда бываете в тех местах на гастролях, ощущаете, что это ваша малая родина?
- Не хочу врать - не очень. Моего отца распределили на работу в маленький городок Копейск Челябинской области. Мама, конечно, поехала за ним. В местном Дворце культуры она руководила драмкружком, ставила спектакли. Здесь я родился и рос до семи лет, пока семья не вернулась в Москву. У меня нет той гипертрофированной гордости, которой страдают многие коренные москвичи: дескать, мы живем в столице, а значит - особенные люди. За это, может быть, их так не любят провинциалы. Хотя из глубинки в столицу по-прежнему стремятся попасть очень многие.
- Слышал, что в отрочестве вашими кумирами были Марк Бернес, Клавдия Шульженко, Лидия Русланова…
- По музыкальной идеологии я не вижу разницы между Марком Бернесом и Полом Маккартни. Та же предельная искренность и максимальное проникновение в самую суть исполняемой вещи. Скажу больше, какую-нибудь песню в исполнении Бернеса, например, “Опять расстаюсь я с тобою - / С любовью моей и мечтою”, считаю равной песням из вокальных циклов Шумана. Хотя это спето по-другому: разная звуковая подача, энергетика.
- После того, как в 1972 году была записана хитовая песня Давида Тухманова “Жил-был я”, вы проснулись знаменитым?
- Эта песня не была как следует “раскручена”: ее редко транслировали по радио, ни разу - по телевидению. Она была доступна лишь на пластинке “Как прекрасен этот мир”. Даже песня Александры Пахмутовой “Как молоды мы были” в моем исполнении уж на что хит, а и то в 1976-м была показана по телевидению всего раз пять или шесть. Сравните с сегодняшней ситуацией, когда любая песенка, за чью раскрутку заплатили, может по одному каналу пройти до пяти раз в день, а то и больше. Что тут говорить…
- Но в музыкальной-то среде вас оценили? Ведь к тому времени вы уже были автором нескольких циклов песен на слова Бернса и Шекспира.
- Со мною стали вести какие-то странные разговоры. Композиторы говорили: Саша, с твоим-то голосом зачем тебе сочинять, ты лучше пой, а мы сами все сочиним. Поэты уверяли: Саш, сочиняя такую фантастическую музыку, зачем ты залез в стихи? А вокалисты тянули в свою сторону: Александр Борисович, у нас нет репертуара, лучше пишите стихов и музыки побольше, а петь будем мы. И так продолжается до сих пор. Это нормальные конкурентные отношения. Я никого особо не слушаю, просто делаю свое дело.
- Почему после успеха фильма “Романс о влюбленных”, к которому вы написали музыку и спели за главного героя, больше не работали с режиссером Михалковым-Кончаловским?
- Отношения с Андроном у нас поначалу складывались идеально, мол, делаем кино вместе. Но после фильма от него пошел другой текст: это моя картина. Мне не нравится, когда сначала говорится одно, а потом делается другое. Из-за этого мы поссорились и расстались. Но мои отношения с семьей Михалковых от этого не ухудшились. Для фильма Никиты “Свой среди чужих, чужой среди своих” я спел песню. Очень дружил с их мамой Натальей Петровной Кончаловской. Она написала либретто к моему балету по Киплингу “Маугли”. Правда, в ее трактовке это была история для детей, а когда я начал над ним работать, то музыка увела в совсем другом направлении. Так бывает, что материал начинает двигаться сам собой. Наталья Петровна все поняла, и не обиделась.
- Будучи уже известным певцом и автором музыки к нескольким кинофильмам, вы поступили в Московскую консерваторию в класс композиции к Хренникову. Как Тихон Николаевич терпел столь необычного студента, у которого, кроме учебы, наверняка была еще масса других дел?
- Нормально. На первом курсе я ему сдал рок-оперу “Стадион” как курсовую работу. У него есть интересная теория о том, что нужно избегать громких названий. “Написал симфонию - подпиши: “Симфоническая поэма”, - считает Хренников. - Написал симфоническую поэму - подпиши: “Сюита”. Не надо зариться на большие формы. Когда поймешь, что написал вещь, равную 9-й симфонии Бетховена, тогда только подписывай: “Симфония”. Но лучше подумай, может, все-таки это еще не симфония…” Очень жестко сказано, но справедливо. Сожалею, что не смог как следует поучиться у Тихона Николаевича. Но это было замечательное время. С Хренниковым мы до сих пор сохраняем дружеские отношения.
- Как сложилась судьба ваших опер и балетов?
- Опера “Стадион” в 80-е разошлась на пластинке, и до сих пор продается на компакт-диске. Все три балета - “Маугли”, “Еврейская баллада” и “Распутин” - поставлены в Москве для ансамбля балета на льду и в Киеве в Музыкальном детском театре. В конце 80-х, когда, например, о сибирском старце не принято было говорить, в балете “Распутин” расстреливали царскую семью и Ленин танцевал с Дзержинским. Это было веселенькое зрелище. В финале на сцену выносили трехцветный флаг, о котором тогда в Советском Союзе даже думать мало кто отваживался. А потом появлялось красное знамя, которым накрывали сцену вместе с танцовщиками. “Стреляли” по нему из автоматов, в образовавшиеся дыры просовывались молящие о помощи руки…
- В опере “Стадион” партию жены главного героя пела Алла Пугачева. После этого у вас с певицей были совместные проекты?
- Нет. Я считаю, роль в “Стадионе” - лучшее, что Алла Борисовна сделала за свою сольную карьеру. Но ей эта работа не нравится. Она уверена, что Пугачева во всех своих проявлениях должна оставаться той Пугачевой, к которой привык народ. А в моей опере она сделала нечто другое…
- Ваш уникальный голос в три октавы, очевидно, требует к себе особого внимания. При вашей композиторской и административной занятости для этого находится время? Голос за себя не мстит?
- Нет. Он когда-нибудь просто исчезнет. Я не распеваюсь по два часа в день. Мой педагог по вокалу в Гнесинке Нина Александровна Вербова как-то застала меня за этим занятием. Как правило, в распевках молодые певцы орут как резаные, ради озорства хватая верхнее до или ре. А она мне тогда сказала: “Каждому тенору природой отведена своя коробочка с определенным количеством высоких нот. Чем больше берешь, тем меньше остается. Не расходуй зря!” С тех пор я не пою лишнего. К тому же мой звуковой аппарат так настроен, что распеваться не нужно. Могу выйти на сцену и с ходу спеть программу.
- Вы больше 25 лет пишете оперу “Мастер и Маргарита”, и написать все никак не можете. Не является ли это продолжением тех мистических неудач, которые преследуют почти всех, кто пытается работать с этим загадочным романом Михаила Булгакова?
- Не думаю. Написал же Сергей Слонимский в 1972 году оперу “Мастер и Маргарита”, и ничего плохого не случилось. Очевидно, несчастья подстерегают тех, кто паразитирует на Булгакове. Хотя я и в это не очень-то верю. Когда какой-либо художник добавляет к уже существующему чужому сочинению что-то новое, то честь ему и хвала. Дух Булгакова не должен на меня злиться. Иначе это было бы просто нечестно с его стороны. Чего злиться-то? Так получается, что и я могу запретить петь мои песни. Ерунда. Думаю, что “булгаковская” мистика - всего лишь легенды.
Предполагаю, что записывать “Мастера и Маргариту” можно будет начать в мае-июне будущего года. Просто летом больше свободных студий и спокойнее работается. Думаю уложить весь материал в три компакт-диска. Правда, кроме Мастера и Иешуа, партии которых спою сам, у меня пока нет ни одного вокалиста ни на одну роль. Не вижу подходящих исполнителей, которые бы сразу справились с тем, что я задумал. А долго с кем-то заниматься и репетировать нет ни времени, ни возможностей. Митя Хворостовский мог бы спеть Воланда. Но он классический певец, очень занят, и я себе плохо представляю, как он стал бы меня слушаться и ломать свой стиль.
- Вам сильно докучают видео-аудиопираты?
- Нет. Многие наши “суперзнаменитые” певцы выпускают хреновые пластинки, да еще и жадничают на оформлении. Вот пираты их и тиражируют. А сегодня народ предпочитает покупать компакт-диски за 200 рублей, но добротно изданные. Я не экономлю на своей музыке. Поэтому меня пираты практически не копируют. Тем более что моя музыка не попсовая. Над своим последним диском “Хрестоматия” работал почти год. Там 15 композиций, и каждая - потенциальный хит. Я ее назвал пособием по музыкальной грамоте, поскольку все вещи разножанровые: фокстрот, блюз, румба, свинг, колыбельная, баллада, кантри, соул, хард-рок, вальс… Записал с помощью симфонического оркестра и солистов-инструменталистов - всего около 300 музыкантов.
Но ни одну из “хрестоматийных” композиций сейчас в эфире вы не услышите. Ни одна радиостанция бесплатно их не станет крутить.
Хотя это более близко к пресловутому “формату”, чем все то, что я делал раньше. Сидит там, у эфирного микрофона какой-нибудь малограмотный диджей и крутит на всю страну убогие песни в три аккорда. “Мне прикольно”, - отвечает он на все упреки в непрофессионализме. Однако в эстрадной музыке надо разбираться.
Слава Богу, у меня стойкая армия поклонников численностью примерно в 5 - 6 миллионов. Поэтому все переиздания моих старых дисков хорошо расходятся. Сегодня у многих создается впечатление, что, если человека среднего дарования средствами мощной рекламной акции накачать хвалебными эпитетами, то все поверят, что он большой исполнитель. Это не так. Слушатель быстро всех расставляет на свои места. Достаточно одного прослушивания, чтобы народ полюбил умеющего петь артиста. У того, кто не умеет петь и не способен “взять за душу”, тоже соберется своя аудитория. Но она его быстро променяет на другого, такого же. А я как был интересен моей аудитории 30 лет назад, так она меня до сих пор слушает. Конечно, не все в моем репертуаре равноценно. Невозможно сочинить 500 песен на одинаково хорошем уровне. Но лучшее всегда остается.
Стародубец Анатолий