Александр Градский: «Мир стал доступнее, но…»

Матершинник, скандалист, гитарист, вокалист, композитор, поэт… и все в одном лице? Не многовато ли?

Когда разговариваешь с Александром Градским «вживую», понимаешь, что нет, не многовато, скорее маловато. И очень похоже, что «трехоктавный диапазон» — это характеристика не столько его уникального голоса, сколько натуры, характера.

— Существует стереотипное представление о композиторе как о человеке, который сидит дома и пишет музыку, и не менее стереотипное — о певце или артисте, проводящем большую часть времени на концертах и гастролях. Как проходит ваша жизнь?

— У меня — странно. Пополам. Правда, сейчас уже не так интенсивно. Раньше я очень много записывался и очень много гастролировал. Но невозможно постоянно жить в таком режиме, какой у меня был в 25 лет.

— Тогда вы ездили много?

— Я закончил ездить «по-настоящему» в 1989-90-м. Мне удалось лет пятнадцать без перерыва давать большие концерты во дворцах спорта — порой по десять-двенадцать, а то и по двадцать в каждом городе.

— География гастролей?

— Весь Советский Союз.

— Любимые гастрольные маршруты?

— Киев, Питер, Одесса, Свердловск, Новосибирск, Челябинск… Бывало, публика в большом зале реагировала очень остро, будто в маленьком, — когда буквально чувствуешь «дыхание зала».

— Вам приходилось выступать и за рубежом. Чем отличается публика там и здесь?

— Здесь люди, конечно, лучше понимают, о чем ты поешь. Другое дело классика. Она понятна всем и в Японии, и в Германии, и в США — словом, где бы я ни выступал.

— А отдыхать получается регулярно?

— Нет, в последнее время совершенно не получается. А новизны очень хочется, и я завидую многим своим друзьям — у них почему-то находится время поехать в Индонезию или на какие-то другие острова. Боюсь, что помру и не увижу, например, Китай. Мир стал доступнее, но сам становишься старше и тяжелее на подъем, возникают неурядицы, проблемы, которые нужно решать. А поскольку решаю в семье все я один, то никакой возможности дать себе передохнуть нет. Мои дети видели уже больше, чем я, потому что ездили за границу и со мной, и без меня…

А раньше был любимый маршрут — по Средиземноморью на пароходе. Один день работы — концерт для туристов — и две недели я с семьей мог кататься по Средиземному морю. В каждой такой поездке мы всегда заходили в итальянские порты.

— В одном фильме сказано, что «у итальянцев особые голоса». Вы с этим согласны?

— Да, но не особые, а просто свои, как и у русских. Во-первых, южный климат оказывает влияние на голос — смягчает его. Во-вторых, есть итальянская школа пения. Педагог показывала мне все то, что я теперь использую, когда пою итальянские песни.

Ведь бельканто — чисто технический прием.

— То, что вы называете «цирк»?

— Нет, цирком можно назвать то, чем я занимался, исполняя в Большом театре партию Звездочета. (В опере «Золотой петушок». Самая технически сложная партия на оперной сцене. — Н. С.) Но это не бельканто — это русская музыка. Ведь итальянцы не могут петь русскую музыку так, как надо, — этого стиля «рваного», эмоционального у них нет, не приучены. Я же могу петь немецкую музыку, чего не умеют ни русские, ни итальянцы, могу петь итальянскую, ну и, конечно, русскую. Просто я самостоятельно этому учился.

— В вашем интервью 1997 года прочитал, что «большой человек Градский живет в маленькой квартире», в 99-м — писали, что «голос Градского долго гуляет по просторам его апартаментов»…

— Да, я переехал в совершенно роскошные апартаменты, а раньше у меня была маленькая квартира, 55 метров. Я долго делал ремонт в большом помещении, которое приспособил под мастерскую и под жилье.

— Вы считаете свою жизнь устроенной с бытовой точки зрения?

— Фантастично. Мало кому удалось так хорошо ее устроить. Что значит быт? Зарабатываешь — есть быт, не зарабатываешь — значит, быта нет. И потом — было бы желание. Я, например, уже восемь лет строю дачу. И вот вокруг все уже построились, пьют вино и шашлыками закусывают, но и я хорошо устроился — хожу к ним в гости.

— Александр Борисович, а если пришлось бы уехать из страны…

— Как это? Эмигрировать? Что значит «пришлось бы»? Был бы очень удивлен, если б это произошло. Я себя чувствую русским. Здесь все знакомо — можно общаться с любым, даже находящимся в невменяемом состоянии или просто социально далеким от меня человеком — и не ощущать раздражения.

— Ведь когда-то многие из тех, кого считали «столпами русской культуры», вынуждены были уехать…

— Столпы русской культуры? Вот отъедешь до Владимира — и там уже никто не знает, кто это такие. Например, мы с вами знаем, кто такой Велимир Хлебников, а для кого-то он никто…

— Говорят, в России две беды — дураки и дороги. Вы от какой больше страдаете?

— От дорог, конечно. Дурака можно не замечать, да и избавиться от него легче, чем от плохой дороги. Ведь если дорога плохая, деваться некуда.

— То есть дураки вам не мешают в строительстве театра… Каким вы его себе представляете? Когда открытие?

— Полагаю, это будет хорошее здание с хорошей аппаратурой. Театр с традициями. Что касается открытия… Через полтора года. Я так все время говорю. Год назад говорил, что через полтора, полгода назад — то же самое. Сроки постоянно сдвигаются. Но я не слишком переживаю — строит-то город.

— А если градоначальник сменится?

— Надеюсь, что в ближайшее время этого не произойдет. Ведь Лужков своего рода крестный отец этой идеи, главная «пружина». Ну а если уйдет… Думаю, моего авторитета хватит, чтобы убедить следующего мэра. Если же нет — займусь чем-нибудь другим, буду кино снимать.

— У вас есть замечательная песня, посвященная В. С. Высоцкому. Однажды на вопрос, чего ему хотелось бы, он ответил: «Чтобы помнили». А для вас это важно?

— Когда-то я отвечал так же, а сейчас не знаю, что сказать. Причем Высоцкий говорил еще: «Чтоб везде пускали». (Смеется.) Чтобы помнили… Ну какое это будет иметь значение, когда взглянешь с последним вздохом на стенки больничной палаты или своего дома и поймешь, что уже все кончается…

— Вы говорили, что место в истории вам как певцу гарантировано…

— Скорее как цирковому деятелю, то есть «технарю» с диапазоном голоса в три октавы. А как певцу, как поэту — большой вопрос. Вот я недавно купил книжку Баркова — там мат-перемат... Судите сами — двести лет стихам, и поэт плохой (хотя интересный), а я купил его книжку…

— О мате. У вас стойкая репутация большого почитателя этого вида устного народного творчества — и большого мастера…

— Нет, так, как Барков, я не смогу. А та глупость, которой занимаются наши депутаты… Мне понравилось, как на одном заседании, практически об отмене мата как такового, они вполне нормально матерились, только и слышалось «пик-пик» — это очень смешно! (Хохочет.)

— Если хочется почитать хорошую литературу — чьи книги берете с полки?

— В последнее время Набокова, а еще Булгакова — по нему сейчас делаю работу (опера «Мастер и Маргарита» — Н. С.). Думаю начать ее записывать. Боюсь, что еще несколько лет, и мне уже не спеть ее будет технически — голос сотрется.

— Есть в репертуаре любимое произведение?

— Нет.

— Найдется ли артист, который ответит: «Есть»?

— Такое только дурак может сказать. Нормальный человек такой глупости не скажет. Зачем тогда петь остальное? Есть вещи, которые в данный момент петь хочется, есть вещи, которые просто надоели. Например, песня «Как молоды мы были…» Надоела! 27 лет ее уже…

— И больше ее не поете?

— Как же! С нее и начну!