Чудные мы люди, прости Господи

Жизнь трагична. Гибель «Курска», ужас Чечни, где каждый месяц гибнет по «Курску», и к этому уже привыкли, даже не называют имен погибших, не показывают по телевизору фотографий, не объявляют траур, не дают квартир их семьям; вымерзающие поселки, районы, города с «буржуйками» и кострами на улице, как в гражданскую войну; беспризорные вшивые дети в Москве; голодовки ликвидаторов-чернобыльцев, врачей, учителей; коррупция на всех уровнях власти, безмерная и беспрецедентная лживость этой власти, недоверие к ней населения... И в этой-то атмосфере вдруг возникает горячий спор о... музыке. В смысле о государственном гимне.

Это так дико, что после некоторого размышления даже начинает казаться естественным - все остальное ведь то-же дико. Ну еще одной дикостью больше.

Что странно: когда красный цвет государственного флага сменили на триколор, это не вызвало особых протестов. Серп и молот на государственном гербе - символы действительно устаревшие, молодежи компьютерной эры непонятные. Но их заменили какой-то патологией - двуглавая птица, генетическая жертва радиации, что ли, на нее противно смотреть, нужны длинные разъяснения специалистов по геральдике, чтобы уразуметь что к чему. И тоже никаких протестов. Да и музыка Глинки вместо Александрова была встречена спокойно, все только ждали, когда умельцы версификаторы подгонят какие-нибудь приличествующие случаю слова (поэзия же гимнам не требуется).

И вдруг - бунт, «бессмысленный, беспощадный». Одним подавай «Союз нерушимый», другим - «Боже, царя храни!» князя Львова. Доказать преимущество какого-то варианта никому не удается, это принципиально невозможно: единственное, что требуется от гимна, он должен быть торжественным, а они все торжественны. Да, собственно, никто ничего и не доказывает. Люди рассказывают о своих эмоциях и пытаются их представить как объективную реальность. Например, в телевизионной передаче Александр Градский возмущается тем, что какой-то государственный деятель берется судить о музыке гимна. «Я же не прихожу к нему с экономическими проектами, чего же он берется судить о том, где у него нет специальных знаний?» И показывает свою аранжировку «Боже, царя храни!» с казачьим хором. Великолёпно получилось. Ну и что? А президенту России больше нравится Александров. Премьер-министр рассказывает, что, когда он в молодости служил в армии, день начинался с построения на плацу и звучал «Союз нерушимый», это вызывало такой подъем духа, что воспоминания взбадривают до сих пор.

Ясно, что с этим ничего нельзя поделать, да и нужно ли? Можно только заметить, что если бы на плацу в молодости звучал не «Союз нерушимый», а «Интернационал», тот же Глинка, Львов, первая часть Первого фортепианного концерта Чайковского, Второго Рахманинова, «Dies Irae» из «Реквиема» Моцарта, фрагмент из Девятой симфонии Бетховена и так далее (меломаны список могут продолжить), то соответствующие воспоминания взбадривали бы не хуже, оказывая соответствующее влияние на теперешний выбор.

Все это, однако, не имеет ровно никакого значения. Флаг и герб - изобразительные символы государства - не шедевры изобразительного искусства. Гимн тоже им быть не обязан. Это лишь музыкальный символ, а символом можно назначить все что угодно. Но именно потому, что гимн - это символ, музыка Александрова, приемлемая как музыка в той же мере, что Глинка или Львов, неприемлема как запятнавший себя символ прошлого, которое мы еще не стряхнули и бояться которого еще не перестали. Вернуть ее в качестве гимна - такое же опасное кощунство, как восстановить памятник Дзержинскому рядом с Соловецким камнем на Лубянке, хотя как произведение искусства памятник был достаточно хорош. Пройдут годы, и, вполне возможно, они будут стоять рядом, памятник и камень: композиция «Палач и жертвы». Но это будет тогда, когда прошлое уйдет достаточно далеко. Тогда и музыка Александрова может вернуться, с ней ничего специфического не будет связано.