Знаменитый писатель, поэт и исполнитель - он был пассажиром "последнего тролейбуса" романтических 60-х и давно стал символом той эпохи.
В литературу Окуджава пришел в 1956 году со сборником стихов "Лирика", а за плечами были арест родителей в 37-м, война, ранение, демобилизация.
Сельский учитель с дипломом Тбилисского университета вернулся в Москву лишь в 57-м и остался здесь навсегда. В своих стихах Окуджава воспевал красоту российской столицы, прелесть и притягательность ее улиц.
Накануне его 78-го дня рождения, на пересечении Арбата и Плотникова переулка открылся памятник знаменитому барду. Скульптурная композиция включает в себя две бронзовые полуарки, образующие подворотню, две скамейки, фигуру Окуджавы высотой около 2,5 метров, бронзовую тень, убегающую во двор, и живое дерево.
Арбат избран местом для памятника не случайно: здесь Окуджава жил долгие годы, этой улице посвящал проникновенные строки, называя Арбат своим "отечеством", "религией".
Близка была ему и военная тема, Окуджава в 17 лет добровольцем ушел на фронт. С горькой правды войны и началась литературная биография писателя. Первая проба пера - военная повесть "Будь здоров, школяр", была принята критикой в штыки. Вместо героического "воспевания подвига" в повести была показана окопная "изнанка", истинное лицо войны.
"Слово "великая" по отношению к войне - кощунственно, - считал Окуджава. - Война - это грязная бойня, сотворенный человеческой глупостью рассадник смерти. Великими были страдания людей, великой была Победа". Это утверждали и его стихи: "Ах, война, что ты сделала, подлая...", "А нам нужна всего одна Победа, одна на всех, мы за ценой не постоим".
Он сын репрессированных родителей. Отец - крупный партийный работник - расстрелян, мать много лет провела в ГУЛАГе, некоторые родственники погибли. Булат Окуджава ушел на фронт 18-летним юношей прямо со школьной скамьи, воевал в минометной батарее, был ранен. "На войне я рассердился на жестокость судьбы, незаслуженно похитившей близких мне людей, но вместе с тем научился великому чувству прощения и понимания", - скажет потом поэт. Свой лирический дар Булат Шалвович связывал с чудесным спасением на войне и предназначением спеть за тех, кто погиб: "Судьба ли меня защитила, собою укрыв от огня? / Какая-то тайная сила всю жизнь охраняла меня. / И так все сошлось, дорогая, / Наверно, я там не сгорел, / Чтоб выкрикнуть здесь, догорая, про то, что другой не успел".Наверное, поэтому Окуджава стал нравственным камертоном, по которому во многом настраивали свои души не только "его" шестидесятники, но и те, кто шли потом. Впрочем, почему был? Для многих и остается. Сегодня о Булате Шалвовиче вспоминают его друзья и коллеги.
ЛЕВ АННИНСКИЙ, КРИТИК: ПЕРВАЯ ЗАПИСЬ
Это было в 1959-м. Я собирал тогда студенческий фольклор и от знакомого переводчика услышал песню со словами: "...И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной". Оказалось, у нее есть автор с необычной фамилией - Окуджава. А у нас в "Литературной газете" как раз такой работал, и на следующий день я спросил: "Булат, твоя песенка?" "Моя", - был его ответ.
Вскоре он пришел ко мне домой, и на обе стороны магнитофонной бобины мы записали песен 15. Я сразу понял, что это нечто невиданное и неслыханное. Когда Булат ушел, сосед по коммуналке тут же попросил переписать для себя. Так родилась первая копия. Потом их сделали множество, а недавно мою запись отыскали и издали, она вошла в архив Окуджавы. Была ли она действительно самой первой? За несколько дней до этого Булат пел на чьей-то свадьбе, где был магнитофон, но впоследствии я об этой записи ничего никогда не слышал. Когда известного архивиста Льва Шилова спросили, кто же все-таки первым записал Окуджаву, он ответил:
- Второй "магнитофон" принадлежал Льву Аннинскому, а вот первых было очень много!
ВЛАДИМИР МОТЫЛЬ, КИНОРЕЖИССЕР: ОН НЕ СФАЛЬШИВИЛ НИ СТРОЧКОЙ
При жизни Булата я мало задумывался, почему в годы безвременья, удушливых для всех мыслящих людей, многие тянулись к Окуджаве. Его записи расходились сотнями тысяч, если не миллионами! Может быть, дело в том, что он ни разу не сфальшивил ни одной строчкой, писал, "не стараясь угодить".
Когда вскоре после нашего знакомства мы вместе писали сценарий "Жени, Женечки и "катюши", он рассказал мне случай, который я считаю примером удивительной честности и чистоты. Однажды его вызвал секретарь ЦК КПСС по идеологии Ильичев и потребовал опровергнуть напечатанную в "Нью-Йорк Таймс" статью, в которой якобы содержалась "клевета" на жизнь советских людей. Там говорилось, что в СССР нет свободы слова, и в качестве примера приводился Окуджава, которого не печатали и не давали выступать. Булат попытался сначала отшутиться: мол, советские люди все равно "Нью-Йорк Таймс" не читают, а потом сказал: "Но ведь меня и в самом деле не печатают, и цензура все время зажимает". "А вы вот напишите опровержение, и сразу получите послабление", - пообещал Ильичев. И тогда Булат ответил: "Вас я, может быть, больше не увижу, а мне с собой жить до конца моих дней... "
Мне это напомнило поступок Пушкина, которого Николай I спросил: "Во время восстания декабристов ты тоже вышел бы на Сенатскую?" На что Пушкин честно ответил: "Да, я был бы со своими друзьями..."
Интересно, что после того отказа Булат не стал "невыездным": его концерты проходили во Франции, Италии, Германии. Дело в том, что их организаторами были западные компартии...
АЛЕКСАНДР ГРАДСКИЙ, КОМПОЗИТОР, ПОЭТ, ПЕВЕЦ: КАК МЫ ПОМИРИЛИСЬ С БУЛАТОМ
Мы встретились всего один раз, и при довольно курьезных обстоятельствах. В 1972 году режиссер Андрей Кончаловский предложил мне написать музыку к фильму "Романс о влюбленных", где должны были быть и песни на стихи Булата Окуджавы. Но когда я показал несколько уже написанных тем, выяснилось, что в них не все ритмически совпадает со стихами. Ну кино - такое дело, там все делается срочно, и времени на консультации, допустим, с автором текста может и не быть. В общем, мы с Андреем изрядно перелопатили стихи. Например, в песне "Было так всегда" я даже дописал припев: "Только ты и я, только я и ты". И это Булату Шалвовичу, конечно, очень не понравилось. Особенно его задело, что в титрах фильма и на вышедшей тогда же пластинке стояла только его фамилия. То есть ему пришлось нести ответственность за стихи, которые он не писал.
Прошло какое-то время. Мы иногда виделись на расстоянии, но я не подходил к нему: неудобно. Наконец на дне рождения одного общего знакомого нас посадили за один стол. Сидели друг напротив друга, изредка обмениваясь мимолетными взглядами. А недалеко расположился очень известный политик - интеллигентнейший, демократичнейший. И жрал курицу руками. Именно жрал, а не ел: жир по рукам тек, выглядело это ужасно. И вдруг мы с Булатом, посмотрев на этого лидера, одновременно глянули друг на друга, и во взгляде читалось одно выражение: ничего себе "интеллигент" нами пытается руководить! Вот так этот политик, сам о том не подозревая, нас, можно сказать, единомышленниками и помирил. Булат даже заговорил со мной: а чего не заезжаешь, вот тебе адрес дачи, буду очень рад. Я ответил: с удовольствием, только думал, вы на меня обиделись. Да нет, махнул рукой он, это уже дело прошлое... И я не заехал. Как бывает в подобных случаях, все думал - успеется. Но пришел только на похороны.
Страшно жалею, что так и не пообщался с ним по-настоящему. Есть несколько таких людей, с которыми вроде жил рядом, иногда и работал вместе - а не сошелся. Пять - семь человек таких. С Высоцким одних девок целовал - а с ним самим не поговорил. С Сахаровым были билеты на один самолет в Западный Берлин - а он вдруг умер за пару дней до того.
Конечно, Окуджава и без личного общения оказал на меня влияние. Его напевная мелодика, его отношение к слову повлияли. У меня есть даже песня, ему посвященная: "Чужой мотив". Между прочим, композитор Альфред Шнитке считал его выдающимся музыкантом, великим мелодистом, а не только поэтом. Его и Высоцкого. Мы с Альфредом на эту тему говорили.
Не могу сказать, что поддерживал убеждения Булата, - мне о них не известно. Он их никому специально не демонстрировал, и вот это в нем мне как раз очень симпатично. Навязывать принципы "правильного" поведения на самом деле ужасно. А он являл духовно-нравственный пример просто самим собой, всей своей жизнью.
Материал подготовили: Бирюков Сергей, Рычкова Ольга, Стародубец Анатолий
Булат Окуджава: Я всегда утверждал, что никакой «великой» войны не было. Была война-бойня. Кровавая бойня.
Слишком много всяких танков, всяких пушек и солдат.
И военные оркестры слишком яростно гремят,
и седые генералы, хоть и сами пули льют, –
но за скорые победы с наслажденьем водку пьют.
Я один. А их так много, и они горды собой,
и военные оркестры заглушают голос мой.
